У нас на Севере - Николай Васильевич Угловский

Она хочет, чтобы он бросил все и вернулся на завод, а как бросить? О заводе и думать нечего: все ребята в один голос скажут — дезертир. Это ведь по их командировке он приехал сюда. А Люба этого не понимает или не хочет понять. Звать ее в деревню бесполезно, но подождать-то она могла бы. Не век же он станет сидеть в этой дыре.

Володя и сам не понимал, что связывает его с Любой, почему его все еще тянет к ней. И дружили они не так уж долго, и ссор всяких было достаточно, и ревновал он ее ко многим. Но были и счастливые часы, и их-то он и не мог забыть. Да и ссоры бывали разные. Случалось, пока шел от нее к дому — обида проходила, он мчался обратно, вызывал Любу на улицу, и каким же незабываемо сладостным было примирение! Они бродили по окраинным улицам до утра, иногда говорили наперебой, иногда молчали, а иногда… снова ссорились. Вообще, Люба была капризной девушкой, никогда не знаешь, что она выкинет через минуту. Так и сейчас: вот она не отвечает на его письма, возможно, увлеклась другим, но вдруг все может измениться. Ведь она же любила его. А он? Да, конечно, он тоже любил, раз его до сих пор тянет к ней. Но Володю тянуло и к Лене — ничуть не меньше, а даже больше, чем к Любе.

Эта странная раздвоенность чувств мучила и смущала Володю. По крайней мере, до сегодняшнего дня, Теперь-то ему ясно, что Лена просто разыгрывала его. А он-то думал, что она неравнодушна к нему. Ну и чудак. Только зачем она напоминает ему о Любе? Просто дразнит, что ли, для собственного удовольствия? С нее станется. Лена и других ребят любит подразнить, такой уж у нее характер. Ладно, с этим кончено, но к чему Мишка-то в эти дела лезет? Что он во всем этом понимает? «Ну, подожди, я на тебе отыграюсь, даром это тебе не пройдет».

XIV

Клава долго не могла уснуть в эту ночь. Если б она знала, сколько бессонных ночей предстоит ей впереди, она, наверно, чувствовала бы себя спокойнее. Но она не знала, и потому самые разноречивые мысли теснились у нее в голове, сон бежал прочь. К тому же она боялась проспать утреннюю дойку и часто смотрела на часы. Чужая постель казалась неудобной, пугала и комната, наполненная непривычными тенями. Клава старалась не шевелиться, и все-таки рассохшаяся деревянная кровать поминутно скрипела. Не выдержав, Клава встала, тихонько открыла окно. Ночной холодок немного освежил и успокоил ее. «Все ли хорошо дома? » — подумала Клава, однако на этот раз мысли о доме не долго занимали ее. Дом представлялся ей таким далеким и недоступным, что не верилось, что она всего лишь вчера была там, держала на руках Женю, укладывала его спать. Затем Клава стала припоминать свои сегодняшние встречи и разговоры с людьми и спросила себя: так ли, как надо, она вела себя с ними?

Пожалуй, вела она себя в общем правильно, но ничего практически полезного так и не сделала. И все-таки день не пропал даром, она это хорошо понимала. Знакомство о Бескуровым, Леной, Костей, Овчинниковым, с той молчаливой дояркой, которая, говорят, до войны была участницей Всесоюзной сельскохозяйственной выставки — разве этого мало? А завтра ей предстоит еще более интересный и, может быть, самый трудный день. Надо душевно приготовиться к нему, еще раз все продумать, наметить план действий…

Перед рассветом Клава задремала. Самое удивительное было то, что приснился ей Бескуров. Будто он вызвал ее к себе и принялся ругать за непорядки в животноводстве. Клава чувствовала, как горят ее щеки, и растерянно говорила ему: «Пожалуйста, отпустите меня домой, я больше не могу…»

Очнулась она с мокрыми глазами.

На дворе было уже светло, с кухни доносилось звяканье ведер, грузные шаги. Неужели проспала? Часы показывали пять. Клава вскочила с постели, быстро оделась. Хотела незаметно миновать кухню, но Серафима Полиектовна, с которой Клаве вчера вечером довелось наедине пить чай, удивленно-ласково спросила:

— Это ты куда же, голубушка, в такую рань?

— Хочу к утренней дойке поспеть. Я же говорила вам вчера. Еще просила разбудить пораньше.

— Как же, помню, помню. Ишь, подхватилась! Ежели ты так вот с пяти часов начнешь по деревне мотаться, не надолго тебя хватит. А ты, девонька, умойся, молочка выпей, причешись, а потом уж и иди. Да не бегом, а степенно, чай, ты не простая скотница.

— Это не важно, Серафима Полиектовна, мне бы, главное, успеть.

— Успеешь, успеешь, — махнула пухлой рукой хозяйка. — Небось, наши доярки еще своих коров не подоили, когда-то еще очередь до колхозных дойдет. Рукомойник у нас на «мосту», там и полотенце висит. Глянь-ко в зеркало, глаза какие красные да запухлые…

Клава сообразила, что и в самом деле неудобно появляться на ферме с заспанными глазами и прошла в сени, которые хозяйка назвала «мостом». Из сеней две отдельные лестницы вели — одна вверх на сеновал, другая вниз — в хлев. На «мосту» находилась и кладовая, замкнутая огромным магазинным замком. Вдоль бревенчатых стен тянулись запыленные полки, заставленные разнообразной утварью — от старого хомута до молочной цедилки. Серафима Полиектовна уже подоила корову и сейчас готовила ей пойло. Перегнув дородный стан, она рукой размешала в ведре отруби, нарезала картошки, положила соли, затем мелко перекрестила ведро и стала опускаться в хлев. Оттуда неслось низкое нутряное мычанье. В ответ где-то в углу хлева нетерпеливо хрюкал поросенок. Клава слышала, как ворковала хозяйка над скотиной — так же ласково, как за минуту перед тем говорила со своей квартиранткой.

Вчера Клава узнала, что Серафима Полиектовна ходила в город вовсе не в гости, хотя родственники у нее там были. Вернулась с покупками, и они-то явились главным предметом разговора за чаем. Лена пришла поздно, от ужина отказалась, ушла спать на сеновал. Клаве показалось, что Лена не в духе и что вообще у нее с матерью не все обстоит гладко, хотя Серафима Полиектовна проводила дочь любовно-горделивым взглядом, сказав: «С норовом девка, а люблю. Невеста растет — дай бог всякому…»

Клава помнила стычку Лены с бригадиром, реплику Прокопыча: «С вашей мамашей управишься, как же!», а также многозначительную усмешку Кости, когда он узнал, что Клава будет жить у Хватовых. Ее отношение к хозяйке странно двоилось, и это очень стесняло Клаву. С одной стороны — Хватова проявляла явное