Разбирая огонь - Александр Уланов

— вынимать из кипящей воды большой предмет, вода ненадолго успокаивается, вынимая себя из кипения. В стволах белизны вкус земли, под подушкой прохлада в выемках совсем не ждущего по себе ожидания

— некипячёная вода самостоятельна, кипячёная уставшая. Ближе обратный рассеивающий сон, может быть, рассеивающий для спящего, спрессовавший(ся) для смотрящего со стороны? сон не только сновидение — расхождение с собой, падение, плывущая неподвижность, пространства, внутренности изгибов. Сон сна: один снится другому, а во сне меняются местами, или борются друг с другом, поэтому и не уснуть. Не у всего есть сон, что-то, кажется, просто живет в своих формах медленности и соотнесённости движения с днем, с предметом или с человеком

— воду кипятят, чтобы не слишком бегала в желудке. Утро рассеянным китом

— в первый раз подумав, куда тебе пришлось убегать в таком смятении, потом вспомнилось. Ключи повёрнуты (все три), но газа всё равно не было. Три часа с холодильником, пусть докапывает без меня. Город проеденных снов, в ворота закрывающихся рынков

— где три ключа, он один? обратно закрылись? орехами извинений

— два около плиты прямо, быть может, открываю, закрывая. Все выключено, уставшей рукой вдоль. Квартира сначала была мятая и как будто обиделась, что не попрощались, но выпрямляется, меняясь без меня. Корни поспешили за усами и пока стоя в воздухе стен растут к колодцам разнобедренного рассвет(р)а

— лететь над тобой. Каштаны дышат и у меня. Песок с Енисея?

— вдох на каждый третий сквозь собранные кружева скал. Пролетая надо мной, не буди. Привези что-нибудь со станции что вдоль поездов

— все станции поперёк самолётов. Не бужу — буду. Вдоху и выдоху помогут столбы солнца, блеск соли, тихое нахождение. Тебе игольный плод. Как ухо? Вода подаёт знаки. Только что читал стихи Иван Жданов. Отбиваясь от позолоченных зеркал, летаю на камне, поползень клюет в ботинок. Яр красен, деревья синие. Жду среды четверга?

— торопит расставание. Торопит время, потому что четыре всегда пять. Торопит других, они те же гости. Слоновая кость солнца

— приучаешь не спать летать — до двух твоего, шести красного. Листья теней вокруг тебя на цыпочках. Дуги и долины, коричневые оболочки. Четыре часа между почти съедены. Завтра и после завтра жду

— ждать, чтобы вернуться, воздух в голове, пробую связаться с Юлией

— улыбка Бланшо ящеричная, сухая, лёгкая? В тебе ветер

— ветер кружит всё выше теряюсь. Завтра к вечеру?

— до-бывать с тобой по одному на морские столбы?

— пере(п)лётный станок, с амортизацией для скороплетений и фиксатором перпендикулярности в режиме сведения коры, не нужен? После приезда воздух особенно пахнет рекой. По лучам и бёдрам рук кончается кожа

— кажется, что море при нехватке камня выращивает его само — кораллы

— войду ли в мешок с визой до первого июня?

— вряд ли ты в какой-либо мешок поместишься. Не захочешь, и шило вылезет

— «войти» — мера усидчивости, а не объёма

— показалось коленчато устремлённым, стрелой дыхания со свёрнутым кончиком вдоха, мягкостью стрел не в фокусе и точ(ё)ностью ближних, пересечением

— мягкая стрела не пробивает, а цепляет, окружает

— чем ближе к земле, тем чётче тени. День полуденных сот

— чёткая сухость на сырой земле. Вечер обрезков

— ты — нечёткая тень далеко от земли

— резь тени на руке

— и ухо ты тенью? а внутри одеяла тени нет

— одеяло тень в тумане, как раз об этом

— кажется, что простуда может быть связана (с) укусом осы — оставила в тебе жало укуса — и теперь тело собирается с запозданием, поищу что-нибудь для/от жала

— стебель ещё не решил, каким усом ему стать. Как подумаешь, что колени — будущие блики, так и они начинают казаться совсем неуверенными, ни в месте, ни в свете

— ключицы у истока глаз, гордого, не устающего повторять(ся)

— твои глаза — из ключиц, ис-ключение, а шея из лопаток, ископаемая. Пуговицей у твоих ворот. Змеиная кожа к счастью, твое растрёпанное и длинное. Горло не болит, рана в другой раз

— кружится ли голова? взялось ли из сундука?

— следы смычков, в близкие дни не

— гибкость, растущая внутрь, час оставить не здесь, радость

— проваливаюсь — всюду ускорение рук — нет, да, да

— только быстрые пальцы смычок ручку руку. Дневной глаз медленный, гибкий огонь внутри ветки

— радость — никогда не та же, всегда не та. Падает семиугольным снегом

— я тоже не всегда здесь. Внезапное не всегда растить вечер (из) дали тени одной из капель тумана

— не пришли дальние дни? Лимонный холод

— пока не, холод дорог

— осторожно(сть) теряя

— жду твоих половиц, иду тебя находить, где?

— на самой лиственной улице

— пустота и для Малларме — самое продуктивное, что может быть, недаром у него всё подлежит уничтожению — aboli, anéanti — стихотворение оперирует пустотой, делает её значимой, кроме языка и пустоты ничего и не нужно. Драгомощенко менее сконцентрирован на пустоте — «способы видения» мира, не пустоты

— Малларме — одновременно и предметность, от веера мадам Малларме до превращения слова в предмет. Кажется, что Малларме исходил из идеи максимальной точности — воссоздать именно этот предмет, именно эту эмоцию, словами и ассоциациями, только к ним относящимся. И получил всё большую неточность — хотя и всё большую содержательность текста. Предметен и Драгомощенко, кажется, что такие поэтики чаще всего опираются на предметы. Но у Бланшо предметность не слишком велика — что её заменяет?

— для Бланшо слово — предмет, рассказчик «Того, кто» чаще наталкивается на слова, чем на предметы

— кажется, что у Бланшо предмет и слово — более узлы отношений, чем предметы. Стакан воды — нехватка, слабость, схватка, а предметность воды в этом мало участвует

— у Бланшо, быть может, вообще отсутствует объектная наличность, предметы даны в каком-либо модусе (сомнение, предвосхищение, время/исчезновение), а собственные связи предмета отсутствуют. Это в каком-то смысле реализация теории Малларме о том, что предмет исчезает в языке вместе с его внутренними связями и возрождается в нём же в новых связях, в структурных связях стихотворения. «Вибрирующее исчезновение предметов»

— у Бланшо в центре язык и человек, а предмет относительно них (интересно, как он к Понжу относился?) И предмет скорее обходим (осматриваем с разных точек), чем познаваем

— в центре у Бланшо человек и мир через язык, но так, что в этом отношении и человек, и мир присутствуют совершенно растерянными. Обход, причем обходит как человек что-то, так и пространство, присутствие — человека

— у Драгомощенко «Восклицание „море!“ превосходит намного/ то, что открывается в проеме гор»

— тут не только предмет! «Таласса! Таласса!» — «Море!