Том 7. Сухой хлеб - Андрей Платонович Платонов

Большая хозяйка удивилась и осерчала:

– К какому отцу? Нет у тебя нынче никакого отца – он в тюрьму попал, больше ты его не увидишь – его либо там убьют, либо он сам помрет. А уж если ты дождешься его, так и сам тогда старый будешь.

– Я дождусь его, – согласился Алтеркэ, – я старый буду скоро…

– Нет уж, – сказала хозяйка, – иди старей, только не в моей хате… Пойди вон хоть на мельничный двор, там людская есть, туда мужики чуть не со всего воеводства приезжают – там ты сытей, чем у отца, прокормишься: все едят, и у всех остатки бывают…

– А верстак отца чей теперь будет? – спросил Алтеркэ. – Вон опорки лежат, кожа сыромятная два куска, молоток с гвоздями, лампа наша, в ней керосин…

– Ступай отсюда прочь, нахальный какой! – закричала хозяйка на Алтеркэ. – И так отец мне за квартиру два месяца не платил и борщ на ужин позавчера еще занимал – незнаемо уж который раз!

Алтеркэ ушел из чужой хаты как был, без шапки и босой.

Он увидел мельничный мощеный двор, что находится на въезде в Загуменное, на большой земляной дороге, которая уходила в дальние деревни.

Алтеркэ явился на двор и Стал посреди него; ему стало страшно от света солнца, от большого пространства, от того, что он весь тут в одном в своем теле под рубашкой, а вокруг него ему все незнакомо, один отец только его помнит, но отца больше нету.

В каменном сарае гудела паровая мельница; крестьяне-смольщики дремали в тени своих возов и ожидали своей очереди на помол зерна, а другие люди, батраки или прохожие, смотрели на маленького чужого мальчика, когда шли невдалеке, но не думали о нем: мало ли чего нет на свете, пусть будет еще один черноволосый кудрявый мальчик, он постоит здесь, а потом пропадет куда-нибудь.

Алтеркэ пошел в людскую; это была большая кухня, где одна старая кухарка стряпала пишу на мельничных рабочих и дворовых батраков; рабочие и батраки ночевали здесь же – на кухне либо в сенях и пристройке, и тут же они жили всю жизнь если были нужны, а потом умирали.

Кухарка-старуха спросила у Алтеркэ, чей он есть и надолго ли пришел в гости. Алтеркэ не знал, чей он есть, и сказал, что ничей, а пришел он сюда жить до старости лет, пока не придет за ним отец из тюрьмы

Старуха месила черное хлебное тесто в большой дежке на полу, она тяжко дышала от работы, и пот с ее лица капал в хлеб.

– Чтой-то ты долго гостить-то собрался у нас? – спросила старая женщина.

– Я недолго, – сказал Алтеркэ, – стану, как ты, тоже старым и уйду. Ты долго жила до старости?

– Да ну, где уж долго! – произнесла старуха, не отымая рук от работы. – Я и не упомнила, как прожила… Весь век от зари до зари батрачила, по ночам спала, а во сне чего упомнишь. Нам жить всю жизнь было некогда – то одно, то другое, – гляжу, а я уж старая.

– И я тоже хочу быть старым, давай я буду с тобой тесто месить, а потом печку топить, чтоб у нас было то одно, то другое, – попросился Алтеркэ.

– То не годится, – отказала кухарка. – У нас жить никому не дозволяют: наш пан лютый, он весь хлеб на порции сам считает, а у пана еще два сына, так те еще лише отца… На тебе ломоть, ступай по миру, ищи себе добра, а моего сердца не трожь… Чем я тебе помогу, я сама на чужом живу, вся сама не своя…

Старуха опустила тесто с рук, вытерла их о рушник и выдала Алтеркэ готовый ломоть хлеба. Алтеркэ взял хлеб и спрятал его себе за пазуху, чтобы подольше сберечь. Старуха посмотрела на чужого мальчика, в его черные внимательные глаза, чутко и осторожно глядящие на нее; он смотрел на старую женщину с интересом детства и беспомощностью ранней печали. Кухарка погладила голову Алтеркэ и проводила его из кухни:

– Ну иди, – сказала она. – Раз родился, проживешь!

Алтеркэ направился дальше по большому двору. В конце двора росли кусты и деревья, освещенные чистым солнцем. Алтеркэ любил траву и деревья, он всегда принюхивался к ним и думал, что они пахнут светлым небом и самим солнцем; он вышел в сад и сел на траву около тропинки, уводящей к дому, в котором жил, наверно, сам старый пан мельник. Алтеркэ видел отсюда только крыльцо богатого каменного дома, увитое синей травой, и высокую цинковую крышу.

Отдохнув, Алтеркэ вынул хлеб из-за пазухи и стал есть его, вспомнив, что он ел еще при отце и сейчас в первый раз ест без отца.

Босая женщина вышла из дома мельника с пустою корзиной и подошла к Алтеркэ.

– Сейчас паны молодые гулять выйдут, – сказала она, – уйди со двора, – и женщина пошла далее по своему делу.

А Алтеркэ остался на траве, не зная, куда ему уйти.

Два молодых пана сошли с крыльца. Они были одеты в белые штаны и рубашки и в белые башмаки, в руках они держали трости, чтобы баловаться, ими во время прогулки.

Смеясь и наслаждаясь шутками между собой, молодые паны миновали Алтеркэ и оглянулись на него.

– Смотри, – сказал один пан, – еврейчик сидит и ест хлеб.

– Это он ест наш людской хлеб, – сказал другой.

Они отошли, задумавшись, словно им сразу стало печально что чужой маленький человек сидит и ест хлеб.

Наевшись и собрав крошки, Алтеркэ пошел обратно, – идти ему было легче, чем сидеть и скучать по отцу, хотя неизвестно, куда ему нужно идти.

На дворе у мучного амбара сидели на площадке весов два молодых пана в белой одежде и с ними два дворовых сытых человека. Они весело потешались над прохожими людьми, которые занимались работой на дворе – таскали мешки на повозки, ходили на колодезь за водой или искали что-нибудь необходимое на земле – кому нужен был гвоздь, кому железка или веревочка. Молодые паны у каждого человека находили что-либо недостаточное и веселились по этому случаю.

Они подозвали к себе Алтеркэ.

– Мальчик, как тебя зовут? – спросили они.

– Алтеркэ, – сказал им Алтеркэ.

– Ах, так ты, значит, Алтеркэ! – произнес один молодой пан и вынул что-то из кармана штанов, маленькую вещь. – Алтеркэ, Алтеркэ, на тебе конфетку!

Алтеркэ пошел к протянутой руке пана за конфеткой. Он взял конфетку и