Звуки, которые нас окликают - Ольга Владимировна Харитонова

Топ! Это я!

Есть у меня в интернете подписчица, которая выискивает ошибки в каждом моём посте.

«Ну, здравствуй, циферка 31!» — радуюсь на стене, а мне прилетает: «31 — число)».

Делюсь: «Встретила брата с армии» и тут же получаю: «Всё хорошо, только встретила брата ИЗ армии». Нет бы поздравить с событиями — надо топнуть (хорошо хоть не стремится отдавить ногу подошвой).

Я злилась, пыталась понять причины её небезразличия, придумывала остроумные ответы, но потом бросила — я ведь такая же. Сдержаться — выше меня.

Когда я узнала, что у моей подруги погиб кот, сложила стихотворение. Я почувствовала тогда от новости что-то сложно объяснимое простым языком, и вместо того, чтобы искать эти нужные простые слова, я направила все силы на стих. И когда закончила текст, мне показалось, что иного пути показать подруге, что я все эти часы думала о её горе, — просто нет. Отправлять стих было неуместно, глупо, совершенно (как минимум) напрасно (разве уж ей до стихов), но моя рука потянулась, и я не смогла сдержаться.

Мама, мама, я хочу летать.

У меня есть птичья живая стать,

Я по небу хочу описать дугу,

Я смогу.

У меня от птицы — горящий взгляд,

Больше мне с собой ничего не взять,

Я смогу лететь в голубом венке

Налегке.

Мама, мама, я лечу, лечу.

Я похож на падающую алычу,

Я похож на жаркий опавший лист,

Я лучист.

Где препятствие — там вираж пути,

Я оттуда снова начну расти,

Как из семени, небытие топча,

Алыча.

— Ой, Оля, не надо про «летать». Я только за весь день перестала плакать.

Я рада, что моя подруга Карина не послала меня после этого. Я рада, что нашла силы не послать девушку, тыкающую меня в ошибки.

Сделала на днях фотографии следов на подоконниках одного омского бара, на одном — отпечатки кошачьих лап, на другом — птичьих. На обоих подоконниках следы делают петлю — приходят от края к стеклу, разворачиваются и уходят в край. Ведь каждый может передумать, одуматься.

— Мне от стиха про алычу каждый раз очень больно, — увидела Карина текст в подборке. — Оно хорошее, но я жалею, что оно существует. Это как, к примеру, у женщины умирает ребёнок, а какая-нибудь компания начинает производство шоколадок с его фото на упаковке. Я хочу всё забыть, но ты этим стихом каждый раз «сдираешь корочку» на душе. Я и стих-то до конца прочла не так давно. До этого и прочесть его полностью не могла даже.

— Я осознаю это, правда. Но каждый раз надеюсь, что ты больше не читаешь дальше первой строки. Текст есть. Некоторые пишут, что он им близок — по каким-то своим моментам. Я могу только постараться развести в пространстве его и тебя.

— Нет, не осознаёшь.

Карина всё ещё находит кошачьи следы. На днях видела её комментарий:

«Как-то, спустя пару месяцев после смерти кота (он выпал из окна, с 8-го этажа, и я никогда себе этого не прощу, хотя в тот момент я вообще была на работе, а дома были мои, „домашние“), я нашла его волосок, коих всегда было много (как ни пылесось) и которые пропали только спустя месяц. Нашла, долго крутила в пальцах, смотрела на просвет, думала, плакала и почему-то убрала в паспорт (будто нет других мест получше)».

Иногда мы не хотим, чтобы рядом с нами следили, но не можем никого выгнать. Иногда мы не хотим следить, но подошва оставляет отпечаток. Иногда нам больно видеть след, но мы не стираем его, а прибираем в паспорт.

Мы такие слабые. Рука тянется нарисовать линию по свежему снегу, написать плохие слова из разного количества букв, протопить иней до самого дна.

***

Омская городская поликлиника № 4. Дёрнув дверь, один из посетителей подходит к регистратуре: — А доврачебный кабинет закрыт?

Регистратура с утра в настроении, улыбается:

— Там просто смотрят кого-то, кого-то голенького.

Иногда, чтобы получить желаемое, нужно просто подождать.

ИДЁТ СОЛДАТ

Чем ближе 31 число декабря, тем шустрее мельтешение вокруг: проходы в магазинах полны людей с нагруженными тележками, в парикмахерских круглый день видны остригаемые головы, за окнами домов — по обе стороны — появляются гирлянды, ёлки.

Видела у знакомой в соцсети чек-лист: список дел, которые нужно провернуть до 31 декабря, чтобы встретить Новый год без забот, он состоял сплошь из слов типа помыть, вычистить, полить, вытереть, разобрать и выбросить…

Вот что я, оказывается, делаю всё это время, — готовлюсь к Новому году!

На самом деле, в конце декабря мой брат Валя возвращается с армии, приказ 18 декабря. Все эти «вычистить, вытереть, выбросить» в нашем доме ради него, и мне просто кажется, что все вокруг почему-то готовятся к встрече моего брата.

Девушка, простите, вы кто?

Женщина, зачем вам ёлка?

Нет-нет, мужчина, мы не планируем это готовить!

Я набрела на спектакль «Как я съел собаку» Гришковца как раз накануне прихода Вали с армии. Это была та случайная, но такая уместная находка, которую смотришь, слушаешь, читаешь и удивляешься её совпадению с твоей жизнью именно сейчас. В этом спектакле было неожиданно так много близких мне слов — Евгений говорит о себе, а я вижу Валю, Евгений говорит про далёкий Владивосток, а я вижу город службы брата — Питер, он про корабли, а я вспоминаю угловатые БТР-ки, в чужом городе мне виделся Омск, в чужой матери — моя мама.

Я останавливала долгую запись спектакля дважды и всё никак не могла досмотреть до конца, вернуться вместе с героем Гришковца домой со службы.

И всё время была одна и та же мысль, всё время: «Я хочу домой!». «Я хочу домой», «я хочу домой», даже без «я», просто «хочудомой», «хочудомой», «хочудомой». Я хотел есть и хотел домой, хотел пить и хотел домой, хотел спать и хотел домой, я засыпал: «хочудомой», «хочу домой», просыпался: «хочудомой»… все очень хотели домой, все ребята очень хотели домой, они хотели даже в такие дома, куда хотеть невозможно, куда нельзя хотеть.

Но наш дом становился всё чище, уютнее, мне стало казаться, что в него даже можно хотеть.

Валя не говорил нам, что скучает по дому, что хочет домой. Он не жаловался, рассказывал смешные случаи, о сложных ситуациях упоминал вскользь и никогда ничего не сообщал о страшных. Это было как в стихотворении Ивана Ахметьева «Миша в дурдоме».

Валя исхудал, часто