Девочки в огне - Робин Вассерман

или просто безвестный поклонник гранжа в стеганом жилете и с плетеной фенечкой на запястье, но он вошел следом за мной, и когда я открыла рот, чтобы представиться или, к примеру, сказать: «Прости, моя ненормальная подруга впихнула тебя в туалет», он разжал мне зубы языком. Я дала парню немного поворочать им, ощущая вкус его пива и пытаясь решить, достаточно ли умело он щупает мне задницу и для чего вообще щупают задницу. За этими размышлениями и мысленным подсчетом количества бактерий и следов фекалий на двери туалета я совсем забросила языковые манипуляции; моя рассеянность, должно быть, не осталась незамеченной, потому что в конце концов парень остановился.

– Эй, – позвал он, практически касаясь своими губами моих.

– Эй.

На полу виднелись брызги мочи, стены украшали плакаты Screaming Trees, Skin Yard, Melvins, Soundgarden. Даже Candlebox, которых Лэйси считала позерами.

– Тебе нравится?

Я пожала плечами, подумав про себя, что с его стороны очень мило, хоть и несколько поздно, спрашивать мое мнение.

– Вообще-то обычно я не занимаюсь этим в туалетах.

– Что? – Даже здесь музыка практически оглушала.

– Я не занимаюсь этим в туалетах! – повторила я громче.

– Нет, я про песню! Тебе нравится песня?

– А! Конечно.

– Новый трек Love Battery! – Он сделал шаг назад и изобразил гитарный аккорд. Я поморщилась: и о чем только Лэйси думала? Даже с кобейновскими волосами это определенно не наш Красавчик. – Улет, да? Обязательно послушай весь альбом, настоящая бомба: сначала всякая мура, а потом – бум! Тебя уносит в другое изменение. Сечешь?

– Конечно.

– Это типа как «Звездный путь», сечешь? Мой альбом будет такой же.

– Ты записываешь альбом?

– Ну, пока нет, ясное дело. Когда соберу группу. Все будет. Терпение. Вот в чем фокус.

– Так ты играешь в группе?

– Говорю же, пока нет. Но я над этим работаю. Материал на подходе. Классный материал.

– Это… клево.

– А у тебя клевые буфера. Можно залезть под корсет?

– Не уверена, что получится, – сказала я, но он каким-то образом ухитрился протиснуть пальцы в темный вырез моего наряда.

– Ух ты. Они… мягче, чем кажется.

– Да?

– Не подумай чего, я к тому, что с большими сиськами всегда так. Обычно они не шибко упругие. Но мне наоборот нравится. Зачем тебе слишком твердые сиськи, сечешь?

– Вроде да.

– А ты их, типа, все время тискаешь?

– Э… нет.

– А я бы тискал, будь я девчонкой. Особенно такие, как у тебя, сечешь? Прямо все время.

– Тогда вряд ли тебе светила бы музыкальная карьера.

Некоторое время он соображал, пошутила я или оскорбила его, а потом спросил:

– Хочешь пососать?

– Не особенно.

– Ну, как знаешь. Мое дело предложить.

После чего я вернулась в зал и отыскала Лэйси. Начиналось выступление рок-группы, однажды игравшей, как она слышала, на разогреве у Nirvana, но с первых же аккордов стало понятно, что ребята едва успели освоить инструменты. Однако это не имело значения. Лэйси поинтересовалась, как все прошло с тем парнем и завершилась ли сексуальная миссия успехом, но вместо ответа я обвила ее руками, потому что текила наконец ударила мне в голову, потому что мне хотелось ее обнять, просто быть с ней рядом в толпе потных скользких тел, извивающихся вокруг нас. Впервые за всю жизнь мне хотелось танцевать.

– Ты нажралась! – выкрикнула она, когда я ухватила ее за руку и потащила на танппол, к клубку тел, машущих рук и топающих ног. – Окосела!

– Может, просто сошла с ума! – крикнула я в ответ и закружилась, выбрасывая в воздух руки и запрокидывая голову, наконец понимая, каково это – ощущать желание и тут же хвататься за него. Мне хотелось двигаться. Мне хотелось летать. Зачем думать про члены, языки и суровую несправедливость реальной жизни. Пусть моя реальность, моя и Лэйси, будет вот такой: дымный полумрак, лучи стробоскопов над головой, завывания никудышных рокеров, брызги пота. Толпа как единый организм, все мы вместе, сотня рук, ног, голов и одно на всех сердце, которое стучит, стучит… Общий ритм, дикий, бешеный ритм в нашей крови. Смех Лэйси в ушах, облако аромата ее шампуня, ее волосы, хлещущие меня по щеке, а потом – ничего, кроме исступленного восторга движения. Можно делать что угодно, абсолютно всё. Никакого контроля.

* * *

Разумеется, меня не поняли. Мать не уставала меня пилить по поводу нормальной одежды, которую я перестала носить, по поводу книг, которые я не читала, и домашних заданий, которые я забросила. Манера, в какой я теперь с ней общалась, – «оригинальная», по ее выражению, без всяких попыток объясниться или извиниться, – показывала, что я знаю, о чем и как говорю, и мама даже не понимала, насколько она угадала с определением, ведь она скорее всего подразумевала грубость, упрямство или категоричность, но «оригинальная» означает еще и «новая», какой я теперь и была. С каждым днем я все больше превращалась в Декс, в ту личность, которой меня сделала Лэйси; я все больше становилась собой.

– Ты теряешь себя, – однажды бросила мне мать, узнав, что я давным-давно перестала смотреть телеигры вместе с отцом, будто это не она годами стенала, что мы маемся дурью, будто скучная благовоспитанная Ханна Декстер, которую мама так отчаянно стремилась вернуть, не была всего лишь совокупным результатом родительского промывания мозгов и отсутствия других вариантов. Мистер Шеффер, который был моим любимым учителем, когда таковые у меня еще имелись, после урока отвел меня в сторонку, сунул в лицо провальную контрольную и заявил, что я могу и лучше. Порывистый и неловкий борец с предрассудками, лелеющий теорию о том, что падение СССР знаменует собой не конец истории, но период междуцарствия перед следующей войной, среди преподавателей старшей школы Батл-Крика Шеффер был ближе всех к образу бунтаря из «Общества мертвых поэтов»[27], и тет-а-тет после уроков, посвященный моему растраченному потенциалу, воплощал мои давние мечты, поблекшие ныне жалкие фантазии; в прежние времена даже фантазии у меня не выходили за рамки приличий, и мое подсознание предпочитало делать вид, что единственное, чего я хочу от Шеффера и его кокетливой щетины, это отеческое поглаживание по голове. Лэйси считала, что он несет пургу, этот молодой бездарь, почитывающий Маркса и Саида[28] и воображающий себя крутым по сравнению с остальными учителями, которые говорили «азиатский» вместо «восточный» и считали верхом прогрессивности шепотом признавать, что отцы-основатели – возможно – владели рабами. По мнению Лэйси, он недопонял постколониальную теорию, превратно толковал американскую позицию по Вьетнаму и своим отказом осудить пентагоновский секретный план безраздельного мирового господства демонстрировал собственную моральную трусость; я знала об этом, потому что