Любовь под омелой - Эли Хейзелвуд

При виде них я всегда жалею, что не умею рисовать, чтобы запечатлеть их связь на холсте, но сегодня мне достаточно знать, что я вручную сшила одежду, которая сейчас на них.

Отталкиваясь от пола, я осторожно раскачиваю кресло-качалку, перебирая волосы дочери, которая дремлет, положив голову мне на колени. Джун скоро пойдет в подготовительный класс, и я буду скучать по тем золотым денькам, когда она бегала босиком по ферме. Зато у меня появится больше времени для магазина. Пять лет назад Люк купил мне комиссионку в качестве свадебного подарка, и теперь больше половины одежды, которую мы предлагаем, сшито из переработанных материалов по моим эскизам. Скоро весь зал будет заполнен оригинальными вещами под лейблом, вышитым на внутренней стороне воротника. А с открытием онлайн-магазина я надеюсь выйти на новый уровень.

Уже в который раз я удивляюсь тому, как решение, принятое из-за статуи муравья, привело меня сюда. В нужное время и место, к этому мужчине. Моему мужчине.

Словно услышав мои мысли, Люк оглядывается через плечо. Солнце не позволяет мне разглядеть его глаза, но я знаю, что они смягчаются. Знаю, какую безграничную любовь ощущает муж, видя меня здесь, с дочкой на коленях. Я знаю о Люке все, а он знает все обо мне. Мы любовники, партнеры и лучшие друзья.

Навсегда.

Забавно, как быстро это слово стало точкой опоры, как только я снова позволила себе кому-то довериться.

«И не зря же доверилась», — напевает мое сердце, пока Люк ведет Сонни обратно к дому. Любимый хлопает сына по плечу и отправляет вперед — без сомнения, чтобы тот помылся перед рождественским ужином, который сейчас готовится в духовке. Почувствовав возвращение своего любимого старшего брата, Джун вскидывается, зевает и уходит в дом вслед за ним, оставляя нас с мужем наедине.

Я поднимаюсь с качалки и встаю на верхней ступеньке, прислонившись бедром к перилам. Люк, покрытый пылью и потом, в одежде, которую я сшила своими руками, замирает у подножия лестницы и медленно снимает шляпу. Он смотрит на меня так, как смотрит в конце каждого дня, его взгляд медленно скользит по моим ногам, бедрам, животу и груди, а кадык дергается.

— Счастливого сочельника, — говорит Люк слегка хрипловатым голосом. — Это что, твое новое творение?

— Да. — Я поворачиваюсь кругом, притворяясь, что не слышу одобрительного возгласа, который он издает, видя мою задницу в обтягивающей джинсовой юбке. — Тебе нравится?

— Сколько еще до ужина? — спрашивает он вместо ответа.

Мой пульс начинает учащаться.

— Плюс-минус двадцать минут.

Люк в два шага преодолевает все четыре ступеньки и распахивает входную дверь.

— Сынок, присмотри за сестрой минут двадцать, а завтра утром под елкой тебя будет ждать дополнительный подарок.

— Хорошо, пап.

Люк берет меня за руку, и мне приходится бежать трусцой, чтобы не отставать от него, пока мы идем через выжженный солнцем загон к сараю. У меня все еще немного щиплет в глазах, когда Сонни называет Люка папой, хотя сын обращается к нему так с тех пор, как вообще научился говорить. Но я никогда не буду воспринимать это как должное. Ни на секунду.

Едва мы добираемся до нашего тайного места, Люк отбрасывает шляпу и оттесняет меня в тень за последним стойлом для лошадей, прижимаясь ко мне всем своим мощным телом. Его мозолистые пальцы уже хватают подол юбки и задирают ее до бедер, а губы захватывают мои.

Эти же натруженные руки сжимают ягодицы и грубо мнут их, отвешивая шлепки; наш поцелуй становится все более неистовым.

— Ты не представляешь, что со мной делаешь, — тяжело выдыхает Люк, пока я расстегиваю на нем джинсы. — Ты стоишь там и ждешь меня, вся залитая солнечным светом. Это единственный рождественский подарок, который мне нужен. В этом году или в любом другом. — Он качает головой. — Что дает тебе право быть такой красивой, Иви Уорд?

Запрокинув голову и глядя ему в глаза, я шепчу:

— Счастье. Ты.

Уже стягивая с меня белье, он ненадолго замирает.

— Если я сделал тебя хотя бы наполовину такой же счастливой, какой ты сделала меня, то, пожалуй, прожил жизнь не зря.

— У нас впереди еще десятилетия, — шепчу я, впуская его язык в свой рот.

— И я каждый день благодарю за это бога. — Люк стискивает мои ягодицы и притягивает меня к себе. Мы оба стонем, когда его обнаженное тело соприкасается с моим. — Я люблю тебя, Иви.

— Я тоже тебя люблю, Люк. — Нет, такое хочется повторять и повторять. — Я люблю тебя.

Он явно наслаждается моими словами, и кажется, что его тело черпает в них дополнительную силу.

— Ты мать, дизайнер, владелица бизнеса. Столько всего успеваешь. И так хорошо справляешься, милая. Возможно, я не говорю тебе об этом достаточно часто, но знай: я чертовски тобой горжусь.

Застигнутая врасплох, я неуверенно тяну:

— Люк…

— Но прямо сейчас? — Он подается вперед и входит в меня, отчего по моему телу пробегает дрожь, а из горла вырывается стон. — Прямо сейчас ты просто моя детка. — Люк входит в меня целиком, замирает, делает два неглубоких толчка, а затем грубо прижимает меня к стене сарая, рыча в ухо мое имя. Между нами вспыхивает поистине животная страсть. — Разве не так?

— Да, сэр, — выдыхаю я, сцепляя лодыжки у него за спиной.

Его пальцы впиваются в мои бедра, медленно спускаются вниз к коленям, а затем он подхватывает меня под ними, удерживая на весу, и принимается двигаться, жадно ловя губами мои вздохи.

— Держись крепче и докажи мне.

Александрия Бельфлер. Рождественский переполох

Глава 1

— 911. Где случилось происшествие?

— Джунипер-лейн, 215, Порт-Анджелес. Вызовите пожарных!

— Что произошло?

— Соседний дом дымится! Очень много дыма! Я… Черт, думаю, у соседей пожар!

Эверли Дэнжерфилд поперхнулась и закашлялась: под потолком кухни повисло густое облако едкого дыма. «Мягкое и сдобное имбирное печенье, — гласил рукописный рецепт. — Праздничная классика, простой и беспроигрышный вариант».

Беспроигрышный, чтоб его.

Если бы бабушка Дэнжерфилд сейчас видела Эверли, она бы покачала головой. Не провела в городе и сорока двух часов, а дом уже выглядит так, словно в нем взорвалась бомба. Какой-то сухой химикат, который добавляют в огнетушители, покрывал всю кухню, стена темнела от копоти, духовка напоминала обгоревший ящик. А в центре всего этого на цыпочках стояла Эверли, обливаясь потом и ругаясь, шатко балансируя