1984 (коленкоровая тетрадь) - Петр Сосновский

— Я рад, я рад, что вы один из наших. Мне с вами будет проще разговаривать. Я по поводу вашего мальчика или может девочки?

— Он у меня мальчик.

— Ну, хорошо, пусть будет мальчик. А что так строго. ― Мужчина, взглянул на меня, окинув сверху донизу.

— Вы, так понимаю мужчина!

— Да, мужчина, ― с небольшим раздражением ответил я и мгновенно сообразил, что мне здесь в кабинете директора так вести не следует. Он ко мне настроен благодушно, зачем злоупотреблять его доверием, себе вредить. А еще мне вдруг вспомнился один инцидент из детства сына, отдыхая у бабы Цили, он играл на лугу в любимую им лапту и, бегая с ребятней, напоролся на кол, который кто-то из владельцев козы, гоняя ее на выпас, отчего-то не удосужился вытащить из земли. Ефим тогда распорол себе мошонку и неделю пролежал в больнице.

— Знаете, ― чтобы не втягивать сына в половые конфликты, разгоравшиеся в стране, уже мягче, сказал Хазарский пожилому, похожему на петуха человеку, ― он у нас был девочкой. У него остались шрамы, там внизу, ― и показал рукой между ног. ― Мы ему об операции и о том, что он уже совершенно другой человек, даже не заикаемся. Это у нас в семье табу! Да и зачем травмировать детскую психику? Я так думаю, что этот факт останется, между нами.

— О-о-о, да, я понимаю, вы хотели мальчика, а родилась девочка…, Больше ни слова. Я молчу, ― заверил директор и, пригласив Хазарского присесть на один из стульев, принялся говорить об успехах Ефима, точнее, ― неуспехах, правда, недолго, расстались они ― хорошо, по-доброму.

От этого посещения школы Михаил Хазарский неожиданно приобрел единомышленника, жизнь у сына оттого наладилась, оценки отчего-то стали выше. Нельзя было сказать, о чрезмерном усердии Ефима. Он не стал больше времени уделять урокам: сидел за учебниками из-под палки, орудовал карандашом в тетрадке с не охотой, он был не такой человек.

Что еще? Неожиданно изменилось отношение к мальчику друзей, хотя какие они ему друзья? Дети просто стали к нему обращаться намного деликатнее, хотя и давили, на молодежном сленге ― буллили, но уже не так рьяно, как раньше. Ефим перестал слышать от одноклассников в свой адрес за спиной грязных слов и откровенных ругательств: «У, русская свинья, что она там все хрюкает, опять жизнью недовольна». Это паренька несколько успокоило.

Жизнь у «нового американца» ― его отца, побывавшего в толпе ― на параде, разнуздавшихся трансгендеров, как мужчин, так и женщин, тоже стала другой более яркой и эмоциональной.

Однажды кто-то из сотрудников газеты остановил его у лифта и тихо так сказал, что ему не следует при посещении офиса одеваться в строгий английский костюм, не к чему это, добавьте больше цветного, будьте своим человеком. У нас уже все о вас знают. И этот «новый американец» ― в прошлом москвич, был вынужден, кивнув головой, про себя подумать: «Хорошо бы и мне о себе все знать».

Что интересно? Проблема сдачи материала как-то сама собой разрешилась: статью бывшего советского журналиста известной молодежной московской газеты, оставленную на столе у начальника отдела, взяли и уже в следующем номере, она вдруг вышла в свет. Михаил в кассе получил полагаемые за нее деньги, и как показалось, отчего-то несколько больше, чем рассчитывал. Неужели гроза внештатных сотрудников попал в ДТП и прилично треснулся башкой, ведь он этот материал тогда не мог протолкнуть, очень уж начальник упорствовал и на чем свет стоит «поливал» все, что было написано отщепенцами из СССР и вдруг нате ― напечатали.

Да, мир перевернулся. Неожиданно, сразу же из бухгалтерии Хазарского вызвали в кабинет Главного редактора газеты. Он постучался и с боязнью, осторожно открывая двери, вошел.

За столом сидел «петух» ― Клин Гейц, весь из себя, собственной персоной. Один ему был знаком ― директор школы, в которой учился сын. Мой товарищ сумел найти к нему подход и втереться в доверие. Но то был пройденный этап, а сейчас он нервничал, его била дрожь, пытаясь ее унять, Михаил остановился на полпути и, подняв голову, поприветствовал Петуха, присвоив ему порядковый номер ― два.

— Заходите, заходите, не стесняйтесь, присаживайтесь, ― пожилой человек необычно одетый указал рукой на стул.

Хазарский присел. Лично за руку с Клин Гейцем он знаком не был, так как в штат сотрудников не входил, а значит у того не было необходимости тратить на него свое драгоценное время. Однако Хазарский знал его в лицо и тот его тоже. А еще моему товарищу говорили о необычайно строгом характере Главного редактора, оттого он был не на шутку всполошен. Ждал чего угодно и в первую очередь приключений на одно самое место и был просто ошарашен его неожиданным предложением.

— Я хочу вас взять на должность начальника отдела. Теперь, в случае нашего согласия, вы из разряда «свободных художников» будете вынуждены каждый день ходить ко мне в офис.

Он тут же назвал Михаилу сумму будущей зарплаты, резко сократив его время на раздумье.

— Да-да, я согласен! ― пролепетал торопливо мой товарищ: ― да это я по деньгам раз в пять переплюну свою жену Марию, ― мелькнуло у него в голове, ― непременно будет кусать себе локти. Непременно. А то уж совсем распоясалась, стала мной понукать, хоть и дома не появляйся.

— Ну, вот и хорошо, ― сказал Главный редактор Клин Гейц, поднялся, подошел к бару, достал из него бутылку виски и стаканы. Хазарский тогда подумал: ничего подобного у нас в Москве в молодежной газете не было, я был зачислен в газету на основании диплома, а вот Семен в свою многотиражку попал именно так, только его Главный редактор отчего-то предпочитал красное вино, а мой любит крепкие напитки. Тут, как говорится на вкус и цвет товарищей нет.

Они выпили и разошлись. По звонку Клина Гейца Хазарским тут же занялись: показали небольшой уютный кабинет, познакомили с сотрудниками, сообщив, что это не все, есть еще множество людей не входящих в штат.

— Я, предлагаю, с ними знакомиться во время приема статей в номер, ― сказал молодой задерганный секретарь, представившийся Джимми Бамой, чем-то напомнивший Михаилу суматошного Эдуарда Гулишвили ― Валькиного мужа. Однако, в отличие от него, руки у этого молодого мужчины были идеально чисты, да и одет он был опрятно, выделялся лишь только ярким галстуком.

— Они в дни приема сами вам