Упражнение на доверие - Сьюзен Чой

– Привет, – опасливо ответила Сара.

Слишком многое сбивало с толку. Она ни разу не разговаривала ни с Мартином, ни с Лиамом, несмотря на то, сколько часов проводила в школе в их присутствии. Она ни разу не видела их в машине без мистера Кингсли за рулем. Совсем недавно наконец-таки добившись собственных водительских прав – эту веху можно сравнить по значимости только с разочарованием от того, что она так и не принесла долгожданного облегчения боли, – Сара гипервнимательна в тех случаях, когда соединяются тело и руль. Интересно, Мартину можно водить в чужой стране? Она почему-то сомневается. И его машина – не «мерседес» мистера Кингсли. Это подростковая машина – стильная развалюха той самой модели, которую отчаянно жаждет Сара, кабриолет-«жук» в процессе масштабного дерматологического обновления. Его корпус чем-то обильно обмазан – видимо, от ржавчины. В этот год их шестнадцатилетий машина – или отсутствие машины – единственный символ, который что-то значит. Сара знает, что знает эту машину, но не может вспомнить откуда: та появилась на парковке совсем недавно, примерно в одно время с жалкой «тойотой» матери, которая, надеется Сара, не ассоциируется с ней в глазах сверстников, несмотря на то, как она билась за право ее водить. Самое главное, что ее больше не подвозит до школы мать. Саре можно ездить от работы матери до школы и обратно. Поэтому она и сидит на парковке КАПА, хотя репетиций нет. Мать заканчивает работать в шесть.

– Не хочешь прокатиться в нашей колеснице? – продолжает Мартин под ободрительную улыбку Лиама.

Это же машина Карен Вуртцель, вспоминает Сара. Отец помогает ей привести ее в нормальный вид. Карен с ее молчаливой отчужденностью умудрилась превратить недостатки машины в преимущество – доказательство, что она разбирается в механике.

– Мне надо забрать мать с работы, – говорит Сара, так удивившись с виду искреннему приглашению, что ей не приходит в голову соврать.

– А где она работает? Рядом?

– Она секретарша в университете.

– Наверняка мы там уже были: уже посмотрели все ваши достопримечательности. Это который за фонтанами? Может, мы съездим туда с тобой, ты оставишь машину матери, а потом вместе поедем поужинать?

У него это так просто выходит – как и сама поездка, когда одно превращается в другое, например, ее одинокий караул на парковке плавно затмевают нелепые кривляния Мартина и Лиама, которые, как они знают, она видит в узкой раме зеркальца заднего вида, вторично обрамленные заляпанным жуками лобовым стеклом машины Карен Вуртцель. Она ведет их по Фонтейн-бульвару, под сплетенными руками виргинских дубов, и вечернее солнце – ее внимательный прожектор, и «Тойота Королла» преисполнена непривычным величием.

Сара знает: ее радость и надежды вызваны спасением от изгнания, от статуса не то чтобы шлюхи, но запятнанной парии, на которую не глянет даже Норберт. Себе она в этой надежде – или же безмерной благодарности Мартину и Лиаму за то, что ее заметили, – признается не больше, чем им и уж тем более матери, от которой скрывает все так тщательно, что мать даже не слышала о гастролирующих англичанах, как по волшебству спасающих сейчас Сару от позора. Перед позором самих англичан, который их будто и не заботит, мистер Кингсли и миссис Лейтнер давили на второкурсников КАПА, чтобы они продавали как можно больше билетов на «Кандида» родным и друзьям. Сара не продала билет матери. Она все еще учится в КАПА в основном на том условии, что мать не вспоминает о существовании школы.

– Ты сегодня рано, – говорит мать не без удовольствия. – Не хочешь попечатать на пишущей машинке Петры? Она уже ушла.

В средней школе – в почти забытом прошлом – Сара сидела после уроков с матерью в ее маленьком офисе – тоже не без удовольствия. Мать выходила на обед на час позже, в два тридцать, чтобы забрать Сару из школы и привезти обратно. В университете Саре позволялась такая свобода, какой она не знала больше нигде. Здесь она бродила по всему кампусу среди заросших лужаек, знаменитых старых виргинских дубов, широких гравийных дорожек, привлекающих фотографов зданий в испанском стиле, торопливых студентов с рюкзаками – Сара притворялась одной из них. В книжном магазине кампуса она и купила «Тропик Рака», который все еще не смогла дочитать; в столовой кампуса сидела одна с «Доктором Пеппером», притворяясь, что читает, тренируя ауру одиночества, которую выбрала для себя, и иногда действительно чувствуя от одиночества жгучую гордость. Но чаще она возвращалась по растущей жаре и бесцельно слонялась рядом с матерью, сидела развалившись в ее лишнем кресле, без стыда радовалась вниманию ее коллег, переставляла материну коллекцию чашек с остроумными надписями – подарки Сары на прошлые Дни матери. Она проводила эти дни так непринужденно, что до сих пор и не задумывалась, что они такие же уютно странные, как ландшафт рабочего стола матери.

– Да нет, – говорит Сара, взяв со стола свою самую любимую фотографию, из седьмого класса. На ней она выглядит намного старше своих лет: макияжа – в самый раз, улыбка – неузнаваемо уверенная. Ни развратного избытка туши, ни отчаянного избытка зрительного контакта, испортивших ее последние три школьные фотографии вопреки всем стараниям. Она не узнаёт эту счастливую и красивую тринадцатилетнюю девочку – может, потому что фотография уже стала для нее знаковой. Вот бы был повод показать ее Мартину и Лиаму. «Я тут наткнулась после школы на Карен Вуртцель, и она зовет переночевать у нее» – успешность лжи всегда прямо пропорциональна отсутствию подготовки. Двуличность – или, как она это называет, искусство повествования – ее единственное вдохновение и вся основа ее ошибочного убеждения, будто она умеет играть.

– Кто такая Карен Вуртцель?

– Ну ты знаешь, живет в Саутвудсе.

– Не знаю.

– Она со мной учится. Сейчас доехала со мной сюда, чтобы я оставила тебе машину.

И ни к чему говорить об отсутствии гостевой парковки как о причине, почему Карен не поднялась вместе с ней; Сара подумывала об этом упомянуть, когда шла, но одно это уже значит, что это лишние подробности, и она не упоминает. Мать Сары уже давно знает, какие споры начинать стоит, а какие – нет смысла, и между ними возник чуть ли не супружеский уговор: негласная вседозволенность в обмен на безукоризненную иллюзию. У Сары не упадет успеваемость, она не станет наркоманкой, не попадет в участок и не залетит.

– И она отвезет тебя в школу завтра? – подтверждает для себя мать вместо прощания, возвращаясь