Волки не дремлют - Иван Зозуля

с этим человеком. Его холеное лицо, с глубоко сидящими серыми глазами и густыми пепельными бровями, никак не гармонировало с безобразно толстым туловищем. Плотно сжатые губы, далеко выступающий тонкий нос, раздвоенный подбородок, светлые волосы — все было знакомо Новакову, но, как он ни напрягал память, вспомнить ничего не мог. Между тем шеф говорил:

— Вы многое повидали. Вы были в боях в Сталинграде и правильно сделали, что ушли от русских. Я не знаю, известно ли вам, что из участников сталинградской операции никто в живых не остался. Да и трудно было уцелеть, — продолжал шеф. — Я был там, видел, что творилось...

Теперь Новаков вспомнил, что именно там он его и встречал. Однажды, когда он стоял на посту у штаба дивизии, провели на допрос пленного немецкого подполковника. Новаков еще внимательнее посмотрел на шефа и убедился: это тот самый немец. Как он оказался на свободе, Новаков не знал. Он сейчас понял другое. Судя по всему, кадровые разведчики гитлеровской армии уже переходят на службу к другим иностранным государствам и занимают там порой руководящие посты.

Беседа длилась несколько часов. Были уточнены самые незначительные детали, упущенные майором при инструктаже.

Затем Новакова переодели в поношенную красноармейскую форму и посадили в машину. А еще через минуту машина, которой управлял сам шеф, мчалась в сторону одного из лагерей военнопленных. Проехав несколько километров, шеф обратился к сидевшему рядом Мэнсфилду.

— Время, наверное, и нам переодеться в русскую форму, да и оружие приготовить, а то недолго и на «Иванов» напороться. — Он остановил машину, принялся переодеваться. Его примеру последовал и Мэнсфилд.

Осмотрев друг друга, они остались довольными. Шеф приказал Мэнсфилду:

— На всякий случай зарядите оружие.

Тот достал пистолет, передернул затвор... и вдруг прогремел выстрел — Новаков вскрикнул и схватился за живот.

— Что вы наделали?! — набросился на Мэнсфилда шеф. — Сорвали все дело! — Он захлопотал над агентом. Посмотрел на рану, пуля попала в правый пах. Продолжая ругать майора, шеф принялся перевязывать пострадавшего. Покончив с этим, он наклонился над Новаковым.

— Вот несчастье! Что делать, ума не приложу. Вы как себя чувствуете?

— Пить, — морщась, простонал Новаков.

— Сейчас, сейчас что-нибудь придумаем. Мы определим вас на одну квартиру. Люди там надежные. Они наверняка передадут вас советским командирам, а те доставят вас в госпиталь. Все остается в силе. Вылечитесь — добейтесь направления в другую часть. Вы меня поняли?

— А что я им скажу...

— Скажите, что были в разведке. Но, думаю, вас особо не станут расспрашивать. Вы ранены, нуждаетесь в госпитализации. А пока потерпите.

Шеф снова сел за руль. Вскоре они подъехали к небольшому хутору. Шеф и Мэнсфилд помогли Новакову выйти и подвели к стоявшему в глубине двора домику.

— Мы — советские разведчики, — обратился шеф на ломаном немецком языке к хозяину дома. — Только что ранило нашего товарища, мы вынуждены оставить его у вас. Сегодня здесь будут наши войска. О нем, — как бы с трудом подбирая нужные слова и показывая на раненого, продолжал шеф, — вы должны сообщить красноармейцам. Да не вздумайте... — шеф показал кулак.

— Что вы, герр офицер, как можно. Все будет исполнено, — заверил хозяин.

— Надеемся. Ну, выздоравливай, — обратился шеф по-русски к Новакову, — до встречи: — Он слегка пожал агенту руку, наклонившись, поцеловал в щеку и зашептал на ухо: «Это ярые антифашисты, они сделают все, как им приказано. Так что мужайтесь. Ваша рана не опасна. Адрес тот же. Уверен, что мы с вами еще встретимся...»

Действительно, к вечеру хутор был занят советскими войсками, а еще через несколько часов Новаков был направлен в госпиталь. Как и предполагал шеф, никто не интересовался у Новакова тем, как и при каких обстоятельствах он был ранен. Мало ли раненых на фронте?

И хотя рана у Павла оказалась серьезной, она была не опасна для жизни. Поэтому через три месяца он выписался из госпиталя и выехал на службу в одну из частей, дислоцировавшихся в Австрии...

— Так, — выслушав шпиона, заключил полковник Вагин. — Ясно, что вас ранили преднамеренно. Ведь Павел Орешкин тоже ранен и, заметьте, в правый пах.

— Сейчас-то я догадываюсь, а тогда мне было не до этого.

— Сейчас вы получите ручку и бумагу, постарайтесь подробно изложить все, о чем рассказали. И кстати, не забудьте описать внешность ваших хозяев. Если знаете другие их фамилии, клички, укажите обязательно. И вот еще что: когда вы в последний раз виделись с Мэнсфилдом?

— После ранения я их не видел. Честное слово. Где они и что с ними, не знаю и знать не хочу!..

— А чемодан? Чемодан кто вам передал?

— Какой-то человек. Я его видел впервые. Он сказал, что все это от Мэнсфилда.

— Ну, хорошо. Берите бумагу и идите.

Отослав шпиона, Вагин посмотрел на Турантаева.

— Видал, как разговорился? Не остановишь. С ним-то теперь ясно. Меня сейчас занимает Штейн, который теперь Мэнсфилд. Знал я во время войны одного Штейна. Капитана. Неужели судьба свела нас снова? Ну, а что там с экспертизой?

— Через час, полтора акт будет у нас.

Вагин посмотрел на часы.

— Если так, пойдем перекусим. Кроме того, хотелось бы сегодня же побеседовать с геологом.

— Это не проблема.

XXV

Как только Вагин и Турантаев вернулись в кабинет, пришел капитан Оллонов с результатами вскрытия.

Вагин быстро пробежал глазами текст и прочитал вслух заключительную часть:

— «...Смерть наступила в результате отравления сильнодействующим ядом, который, возможно, был принят с дымом выкуренной папиросы».

— Папиросы?! — ошеломленно переспросил Турантаев. Он подошел к столу, выдвинул ящик, достал из него портсигар. — Проверить вот эти... — раскрыл портсигар, положил его на стол.

— Почему именно эти? — живо заинтересовался Вагин.

— На допросе он попросил закурить. Я же не курю, ну и подсунул ему его же портсигар.

— И не проверяя можно сказать — отравлены. Тут вы, Айсен Антонович, маху дали.

— Но позвольте! — вмешался капитан Оллонов. — Что ему, ампулы было мало?

— Ампулы, Николай Спиридонович, ему было вполне достаточно. А папиросы предназначались совершенно для других. Так что, по-моему, все логично.

— А ведь я у него тоже закуривал, когда мы его брали. Я, правда, не курю, так, для предлога...

— Вот вы сказали, Борис Иванович, все логично, — хмуро