Рассвет сменяет тьму. Книга первая: Обагренная кровью - Николай Ильинский

там и спорт… — Алексей Петрович уже направился было в спальню, но вдруг остановился. — Ты вот что, дочка, матери у тебя нет, голову тебе преклонить не к кому… Ну, муж это муж, этим все сказано, но бывает, по материнскому теплу душа заболит, так Дашка тебе завсегда вместо матери… Помни это!

— Я помню, батя, помню, — вздохнула Евдокия. — А ты что это такое запел? Умирать, что ли, собрался? — встревожилась она.

— Да нет, я это к слову, — ответил отец. — Все, иду отдыхать…

— Все-таки одного тебя оставлять нельзя…

— Ты это брось, дочка, я хворой, но не настолько!.. Да ко мне и соседи придут, если что… А ты должна быть рядом с мужем… О тебе уж и так все село треплется… Каково мне слышать, не говоря уж про Ивана… Ступай к нему сейчас же! — сердился Алексей Петрович.

— Чуток погожу и пойду…

— Не чуток, а сейчас же!.. Иван — прекрасный муж, сама же за ним побежала. И чего тебе теперь не хватает? И мне неприятность, и сама в омут головой норовишь… В кого ты такая уродилась? Мать в гробу переворачивается от твоего бесстыдства… А ну, марш к Ивану, не то ремнем угощу!..

— Да иду, иду, вот уж привязался! — Евдокия надула губы и вышла из хаты, сердито хлопнув дверью.

Алексей Петрович, кряхтя, вновь поплелся в спальню: нервный срыв усиливал боль во всем теле.

Выйдя на крыльцо, Евдокия с минуту раздумывала, куда идти: к мужу или… И она открыла калитку, которая вела не на улицу, а в огород. Прячась от посторонних глаз, под прикрытием высоких стеблей кукурузы опустилась вниз, к лугу, присела в высокой траве и решила немного подождать, пока сгустятся сумерки.

К ночи небо стало затягиваться легкими облачками, сквозь которые пробивались робкие лучи солнца, нехотя заходящего за церковь и ветряную мельницу, отнятую советской властью у ее бывшего хозяина — местного богатея Свирида Кузьмича Огрызкова. Отнять отняли, а к делу не приспособили. Так она и стояла большей частью в бездействии, колыхаясь обтрепанной на крыльях парусиной и скрипя почерневшими бревнами сруба. Малиновый свет уже осевшего на горизонт солнца отражался в далеких окнах хат соседнего за Тихоструйкой села. Но вот погас и он. С луга по проторенным дорогам, дружно ревя и поднимая копытами пыль, тянулись колхозное и частное стада коров. Там же блеяли овцы, слышны были крики пастухов, подгоняемых животных, хриплый лай пса. А в Нагорном уже пели петухи, созывая своих хохлаток на насест, особенно один кочет звонким голосом четко выкрикивал «ку-ка-ре-ку!», и Евдокия знала, что это соседский петух с красным гребнем набекрень, такой неугомонный и драчливый.

Она никогда раньше так не дрожала, дробно стуча зубами, хотя не впервые собралась идти на свиданье с Василием Игумновым. Волновалась каждый раз, но теперь особенно. Ни болезнь отца, ни разговор с Иваном не могли затмить предстоящую встречу с любимым. Она до мелочей продумывала сладостный миг встречи — от первой его улыбки, раскрытых объятий, жарких поцелуев, до… Она чувствовала, что именно сегодня что-то должно решиться окончательно, бесповоротно. Тракторная бригада Красноконского МТС работала в степи километрах в семи от Нагорного. Далековато и страшновато идти, но любовь не знает, ни расстояний, ни страха.

И как только на лугу установилась тишина, забелел по низине туман, Евдокия встала и почти побежала к тому месту речушки, где вода доходила чуть выше щиколоток. На мост, соединяющий два села, она не пошла, боясь столкнуться там с кем-нибудь из нагорновцев.

Степь встретила Евдокию полным молчанием и сумрачной широтой. Вокруг пустота. Низко на небосклоне из-за потемневшего облака с прищуром выглядывал узкий серебряный серпик молодого месяца, словно подсматривая за ней. Когда Евдокия оборачивалась назад, месяц будто прятался в облаке, а когда вновь шла в темноту степи, он снова высовывался из-за облака и насмешливо улыбался ей вослед.

Выйдя к старинному валу, когда-то бывшей границе между Русью и Диким полем, Евдокия увидела в низине огонек костра. Сердце ее забилось еще сильнее: там ночевала бригада механизаторов. И женщина, еще больше волнуясь, ускорила шаг. Обычно ее под расстрелом не заставили бы в такую пору идти в степь, где рыскали волки, могли напугать другие дикие животные или даже обычная сова, устраивавшая ночную охоту на грызунов. Но жажда встречи с любимым человеком помогала ей преодолевать страх.

Недалеко от стоянки бригады Евдокию, как всегда, встретил Василий. Он давно уже отошел подальше от костра и всматривался в степной сумрак. Сердцем чувствовал, что она придет. А не придет, сам был настроен бежать в Нагорное. Только где ее там найти и где спрятаться от досужих людских глаз? Можно и на Ивана нарваться. Еще издали Василий заметил тень Евдокии и рванулся к ней навстречу. Сидевшие вокруг костра трактористы с любопытством и откровенной завистью сверлили глазами темень наступившей ночи, пытаясь если не увидеть, то прочувствовать торжество чужой любви.

— Я знал, знал, сердце мне говорило, что ты обязательно придешь. — Игумнов крепко обнял Евдокию за талию.

— Я не шла, а летела! — шептала она, и ее горячие ладони нежно гладили пропахшие соляркой щеки Игумнова.

Василий еще крепче прижал ее к себе, и губы их слились в огненном поцелуе.

— Уйдем подальше, — попросила Евдокия, обернувшись к костру, на фоне которого темнели человеческие фигуры. — Они же смотрят…

— Смотрят, но не видят, — улыбнулся в темноте Василий.

Вскоре огонек костра скрылся за пригорком, хотя в тишине еще слышались голоса трактористов, их громкий смех и даже свист.

— От зависти свистят, гады, — опять тихо рассмеялся Василий.

Они упали на жестковатую, почти выжженную безжалостным солнцем почву. Пахло разнотравьем, но резче всего щекотал в носу запах полыни и чебреца. В летние ночи, когда день прибывает сразу на несколько минут и зори, вечерняя и утренняя, ходят под руку, небо даже в полночь бывает светлым, бедным на яркие звезды и млечный путь почти не виден. Евдокия переживала минуты, которые невозможно было описать словами. В свою очередь и Василий находился во власти невероятного блаженства. В начале встреч с Евдокией его тешила мысль, что одна из самых красивых женщин Нагорного избрала в любовники именно его, ради него позабыла о супружеской верности. К тому же, это была дочь председателя колхоза, человека в районе хорошо известного и уважаемого. Душу его переполняло и то, что все товарищи по бригаде искренне завидуют ему. Их слабо доносящийся смех был рожден не красочным рассказом сального анекдота. Трактористы говорили о нем и Евдокии, грубовато живописуя их тайное свидание. Однако