Переполох на загонах - Платон Головач

«День добрый, Сидор!

Написал «день добрый», а за окном уже совсем ночь. Это механически. Решил я написать тебе все, что переду­мал за это время.

Я тут очень часто вспоминаю заседание парткома, на котором стоял вопрос о коллективизации. Помнишь, ко­гда слушали доклад одного из райкомовцев? Как правиль­но уже тогда ставил вопрос «старик»! Очень правильно. Процесс коллективизации назрел давно, его надо органи­зовать и помочь его росту. Это правильно и в отношении тех районов, где еще нет ни одного колхоза. Когда я ду­маю о деревне, я представляю ее громадным организмом. В нашем организме с первых лет революции было наи­большее количество бактерий, работавших на нас. За эти годы бактерии так развелись, что организм начинает из­меняться, приобретает совсем иной вид. На этом организме нарастают новые клетки, живые, здоровые, и спустя некоторое время весь организм будет здоровым, крепким и совсем другим.

Плохо только, что еще очень мало сил, людей, кото­рые помогали бы развитию этого процесса оздоровления и обновления. Особенно это чувствуется у меня. Сельсо­вет, в котором я нахожусь, самый удаленный от центра района. В районе говорят, что тут до последнего времени почти не было советской власти. Это же, наверное, можно сказать и про весь район. Во всем районе лишь две парт­ячейки. Одна в центре, в деревне, где РИК, а вторая, кан­дидатская группа, а не ячейка, в коммуне. Тут всего один член партии да четыре кандидата. Правда, зато комсо­мольская ячейка насчитывает двенадцать человек, но и эта коммуна от моего сельсовета очень далеко.

Люди из районов до последнего времени в сельсоветы попадали редко, лишь во время перевыборов, да еще ко­гда налог собирают. Теперь, правда, бывают чаще, но крестьяне к приезжим относятся недоверчиво, насторо­женно, потому что среди крестьян ведут работу другие люди, не наши. И все же деревня меняется.

Все, знаешь, все и повсюду говорят теперь о коллекти­визации. Слово «колхоз» самое распространенное теперь. Это — бактерия. Она будоражит. Но по той причине, что мы в деревне мало работали, а враги наши постарались сделать свое,— колхоз в понимании еще очень многих что-то страшное, это почти крепостное право, барщина. Надо очень много работать, чтобы убедить, что это не так. По­этому я выработал для себя собственную тактику. Я хочу добиться создания колхоза сначала в Терешкином Броде, а потом уже и в других деревнях. Разъяснительную ра­боту мы силами сельсовета и учителей ведем во всех деревнях, но главное внимание я концентрирую на Тереш­кином Броде. И уже теперь чувствую, что колхоз здесь будет. Уже определяются понемногу и люди, будущие колхозники.

Деревня взбудоражена (я не только про Терешкин Брод говорю, а вообще про деревню), и теперь жить по-старому она уже не будет. Я не думаю, что очень легко и гладко начнется новое, но для меня совершенно ясно, что по-ста­рому уже не будет. Революция своими идеями и поняти­ями пропитала глубоко все, даже самые глухие уголки. Всюду растет новое, растет бурно. И все же переделать жизнь не так легко. Перестроить наш завод, возвести но­вый тоже было нелегко. Переделать жизнь и людей зна­чительно труднее. Потому что если на новом заводе старые люди, то на этом заводе, вместе с людьми, очень много и того, что перенесено людьми в наши времена от старой жизни. Тут, в деревне, еще труднее. И все же идеи и планы, о которых многие говорили и говорят как о фантазии, превращаются в действительность, хотя дей­ствительность наша, к слову, всегда была и будет фанта­стичнее, чем самые смелые фантазии человека.

На фронте я, молодой еще тогда, нутром, головой по­нимал, за что гибли люди, а теперь понимаю это по-ино­му, теперь вижу и очень хорошо понимаю, что недаром потеряно так много сил.

Теперь вся страна — фронт. Разве неправда? А мы по­степенно, раз и навсегда, выбиваем врага с его позиций. А враг лезет всюду, забирается в каждую щель, где нету нас. Враг часто и в сознании людей, социально совсем близких для нас. Оттуда выбивать врага не очень легко, во всяком случае это значительно труднее, чем выбивать вра­га из окопов на фронте войны. Пулею, силой вообще очень легко действовать и просто. Ума для этого большого не надо и думать не надо о смысле и содержании человеческой жизни. Поэтому, наверное, люди и выбрали для борьбы между собой самое легкое и простое средство — пули, шты­ки, газы, бомбы. Излюбленное средство буржуазии. И все же, как ни широко она использует это средство, коммуни­стические идеи проникают в рабочие головы очень глубоко. И главное, что расстрелять идеи эти нельзя и нельзя со­слать их на каторгу. Можно расстрелять сотни революци­онеров, десятки тысяч рабочих, и все же коммунизма расстрелять нельзя.

Сегодня я представляю мир сплошным фронтом. Над землей не облака, а бескрайнее громадное полотнище, окрашенное кровью. Оно застилает все больший и боль­ший простор. Оно свидетель того, какой дорогой ценой можно купить коммунистическое завтра, с которым придет общечеловеческое счастье. Этого счастья нельзя получить так вот, на блюдечке, как горячий пончик. Оно не придет тебе в комнату в мягких ночных туфлях. Оно придет, ступая через годы тяжелыми шагами, придет, растапты­вая старое, и у каждого из людей нашей эпохи спросит, что он сделал для его торжества. Общечеловеческое сча­стье, вижу я, идет под полотнищем, окрашенным в кровь. Это символ нашей веры. Это символ того, что общечело­веческое счастье можно завоевать только в жестокой борь­бе. Мы его завоевываем, но еще не завоевали. Но среди нас уже и теперь есть такие, что обеспечили свое личное существование, засев в кабинетах социалистического го­сударства. Они думают, что их миссия закончена и что они имеют право на свою долю того, общечеловеческого счастья. Они сегодня готовы уже сесть в мягкие кресла своих квартир, в которые (кресла) так удобно вмещаются их толстые зады, и вспоминать о битвах революции, как о далеком прошлом.

Они готовы повсюду вывесить лозунги о революции и ее завоеваниях, назвать улицы городов именами вели­ких революционеров нашей эпохи, объявить социализм построенным и призывать человечество к вечному миру. Они готовы вогнать социализм в форму бронзовых и гип­совых статуэток и памятников, чтобы этим парализовать его деятельную силу.

Сюда бы их, этих героев. Тут бы они, наверное, убе­дились, что борьба еще не окончена, что враги далеко еще не разгромлены и, наверное, убедились бы, что садиться в мягкие кресла еще рановато.

Видишь, Сидор, каким злым стал я тут. Считаю, что