Альма-матер - Максим Эдуардович Шарапов

Пройдя под надвратной церковью, они очутились внутри монастырских стен и как будто перенеслись в другую эпоху. Казалось, что здесь стихли не только шумные звуки города, но и движение самой жизни. Говорить расхотелось.

Людей было мало. Несколько женщин стояли у ступеней храма, вдалеке прошёл священнослужитель в традиционном чёрном одеянии. Кирилл Эдуардович тихонько подглядывал за Аней. Девушка смотрела по сторонам и её серьёзное лицо изнутри светилось улыбкой, которую мог заметить только влюблённый мужчина.

– Такое впечатление, что здесь много веков ничего не менялось, – негромко сказала Аня. – Те же красно-белые стены, те же деревья, тот же ветер. – С колокольни послышались протяжные звуки. – Тот же колокольный звон.

Они остановились, подняли головы вверх.

– На самом деле это только иллюзия, – сказал Кирилл Эдуардович. – Эта обитель пережила столько событий и перемен, что хватило бы на историю маленького европейского княжества. Здесь избрали на царство Бориса Годунова, в смутное время пировали поляки, солдаты Наполеона хотели сжечь, да не сумели.

– А еще здесь держали опальную сестру Петра Первого царевну Софью, – подсказала Аня.

– И не только её. Много знатных женщин здесь томилось. Любая жизнь, даже такая с виду размеренная, без перемен невозможна. Но здесь есть одна хитрость…

– Какая хитрость?

– Я бы сказал, божественная.

– Ну это естественно, мы же в монастыре.

– Нет, она касается не только церковной жизни. Мироздание умудряется обновляться, даже когда кажется, что оно остаётся неизменным.

Аня внимательно смотрела на Кирилла Эдуардовича. Он наклонился, подобрал с земли яркий, жёлто-красный кленовый лист и пошёл по дорожке.

– Этот монастырь внешне почти не изменился за последние триста лет. Перемены внутри стен происходили значительно медленнее, чем за их периметром. Но за эти столетия сменилось немало человеческих поколений: одни умирали, другие рождались. И каждый раз новое сознание, впервые увидев те же самые стены, храмы, колокольню, услышав пение птиц и звон колоколов, ощутив ветер на своём лице, искренне поражалось своим грандиозным открытиям. Оставаясь почти неизменным Новодевичий, как и Вселенная вокруг нас, всегда открывались заново каждому, кто впервые сюда приходил. Эти удивительные обновления постоянно происходят на фоне разных декораций, которые расставлены кем-то не только вокруг, но и внутри нас. Влюблённый в вашу подругу Григорий разве первым узнал это щемящее влечение к другому человеку? Тысячи раз уже оно описано великими поэтами, писателями, которые его испытали, насладились, разочаровались… Но разве для Григория влюблённость потеряла свою свежесть и неповторимость? И не важно даже, будет она взаимной или нет. Главное, что это чувство меняет его собственную жизнь. А когда наше сознание начинает увядать, утрачивает девственность восприятия, то мудрая божественная природа обновляет зрителей, участников этого фантастического зрелища, хотя вокруг, – Кирилл Эдуардович кивнул в сторону высоких монастырских стен, – почти ничего и не меняется.

– Как этот кленовый лист?

– И лист, и небо, и солнце, прикосновение моря и вкус еды.

– Но мир вокруг тоже постепенно меняется. Атмосфера наполняется углекислым газом, некоторые горы потихоньку растут, другие стареют и разрушаются. Материки и моря медленно меняют свои очертания.

– Конечно, любая материя просто обязана меняться, чтобы жить. Но циклы обновлений разные, часто несравнимые с человеческой жизнью, поэтому иногда далёкие звёзды кажутся вечными. Нам вообще многое в нашей жизни кажется, и часто эти иллюзии не самое плохое, что у нас есть.

– Какая-то вселенская шарада, – улыбнулась Аня.

– Которую мы всё пытаемся разгадать, но, наверное, так никогда и не разгадаем.

– А почему мы с вами увидели сегодня именно Лилю Брик? – неожиданно спросила Аня.

– Я не знаю, – покачал головой Кирилл Эдуардович. – Она училась на женских курсах, когда наше здание ещё не было построено. Наверное, она бывала в нём позже или просто проходила мимо. Странно, что её увидели только мы.

– Может быть, дело в чувствах? – предположила Аня. – В неё был влюблен поэт, а мы всё-таки филологи.

– Ну тогда её должен был увидеть только я, – улыбнулся Кирилл Эдуардович и отпустил кленовый лист, который спланировал к земле.

– Говорят, она тоже была к нему неравнодушна, – Аня чуть двинула носом в сторону. Милая привычка, которую давно подметил Кирилл Эдуардович. – Я не могу забыть, как она прошла совсем рядом, как улыбнулась! Я понимаю, что это только фантом, но я же видела!

– Иногда сознание видит больше, чем позволено органам чувств.

С каждой минутой они становились всё ближе друг к другу, и казалось, что их сознания, ещё оставаясь в собственных головах, готовились слиться в какое-то единое существо, и появление Лили Брик было только предвестником этого нового состояния.

Они обогнули храм и подошли к старому некрополю. Каменные надгробья возвышались над землёй, напоминая о неизбежной смене человеческих впечатлений от одних и тех же декораций.

– А знаете, чья это могила? – Кирилл Эдуардович показал на чёрный обелиск.

Аня не знала, но сделала несколько шагов к памятнику, остановилась и прочитала старославянские буквы.

– Денис Давыдов. Тот самый? – она повернулась к Кириллу Эдуардовичу.

– Да! Поэт, гусар, герой войны 1812 года.

– Вот кто хлебнул впечатлений у жизни!

– Даже не сомневаюсь!

– Но теперь он только один из них, – Аня показала на памятники. – Смерть всех выравнивает, останавливает перемены.

– Большинство религий утверждают, что и после смерти равноправия нет. Одни попадают в рай и обретают неземную радость, другие бесконечно страдают в аду. Но любое продолжение обязательно должно сохранить не только неравенство, но и какие-то изменения, происходящие на его основе. Без этого нет движения, а значит, и жизни.

– Вы совсем не верите в равноправие? Даже в загробном мире?

– Я и в загробный мир-то не очень верю, – грустно улыбнулся Кирилл Эдуардович. – А юношеские мечты о стерилизованной справедливости я давно уже перерос.

– Переросли?

– Когда-то всеобщее равенство и мне казалось важнейшей целью человеческого существования, но чем внимательнее я наблюдал, тем больше убеждался в том, что это невозможно, а часто даже вредно. Нельзя нарезать справедливость равными ломтями и раздать каждому по двести граммов. Любые попытки выстроить исключительно объективные политические, экономические или бытовые формулы всегда кончались провалом. Справедливость – понятие блуждающее, фантомное, а не статическое, и живёт она по своим, нечеловеческим правилам. А кроме того, каждый из нас, что бы он ни говорил вслух, часто именно себя считает центром мировой истины и в силу своих возможностей старается распространить её на всех вокруг. Рано или поздно это внутреннее ощущение собственного превосходства приводит к резонансу интересов и разрушению любой системы. Но само по себе вечное человеческое стремление к справедливости является постоянным источником изменений, необходимых для движения.