День - Майкл Каннингем

Ознакомительный фрагментбесплатной средней школе, и никакой другой, то есть именно там, где наличие асбеста в стенах, скорее всего, никто и не проверял. Размышляет, не зря ли все-таки отверг медицинский колледж. И не подумать ли еще раз над кое-какими из просмотренных уже квартир. Как, например, насчет той двушки в Бушвике с высокими потолками, но одной лишь амбразурой окна? И не слишком ли поспешно он забраковал “мини-лофт” (названный так в объявлении) по причине общего с соседним мини-лофтом санузла?

А может, Вульфу пора отправиться на поиски приключений? На время сняться с места, двинуть куда-нибудь? Он как-никак живет на восточном краю обширного континента, вмещающего моря кукурузы с корабликами ферм, леса и горы и придорожные ночные кафе, где тебя назовут дружочком и подольют кофейку. Его подписчикам такая авантюра наверняка придется по душе. Heкоторые точно обрадуются, что он не сидит на месте, а разъезжает где-то. Тогда ведь с ним, выходит, можно пересечься. И даже оказаться тем самым, кого он так долго ждал.

Кто не надеется, что и к его берегам причалит волшебник?

Спускаясь из своей мансарды к Изабель и Дэну, Робби застает сестру на лестнице – она сидит, обхватив руками сжатые колени, сложившись как можно компактней.

– Доброе утро! – говорит он.

С высоты двух ступеней видна в основном ее макушка. Волосы, нерасчесанные после сна, неровный пробор, зигзагообразно обнажающий белый череп.

Робби с Изабель не очень-то похожи. Ей достались от матери ярко-серые глаза под густыми бровями и костистый выступ носа – доминанта, в данном случае вступающая в дисгармонию с боксерской челюстью, доставшейся неизвестно от кого. Изабель рано уяснила, что раз на так называемую красоту в ее случае надежды мало, сработает воинственность. За мной еще побегают. И с мальчиками буду гулять, и старостой выпускного класса стану. Сестра, сколько Робби помнит, вечно претендовала на исключительность, и все из-за одной только непростительно своеобразной внешности.

В лице же Робби хищные черты матери – обличье ястреба, обращенного в женщину, настороженную и неуступчивую, – подпортила англо-ирландская уравновешенность отца: его сдержанный нос и подбородок, молочно-шоколадные глаза и безобидная приветливость.

В старших классах Изабель прорубалась сквозь чужую глупость, оставляя позади качков и королев красоты. Робби, нежная душа, был похлипче. С пяти лет ходил в очках (а в двадцать целый год носил небесно-голубые линзы, но об этом, пожалуй, не стал бы распространяться). Рос замкнутым и меланхоличным (спасибо на добром слове маме, говорившей “мрачен, как Хитклиф”, пусть даже намекая, что Робби никакой не Хитклиф и надо бы ему старательней двигаться в этом направлении). Он мучительно переживал и преднамеренные оскорбления со стороны, и, хуже того, не предназначенные для его ушей, но легко вообразимые. Робби отчаянно хотел быть любимым, а это, понимает он задним числом, надежная гарантия того, что в любви тебе откажут всюду и почти все, исключая родных.

– Доброе утро, солнце мое, – говорит Изабель.

– Да уж, начинается. Утро доброе.

– Как там сочинения про Колумба?

– На данный момент шестеро считают его злодеем и захватчиком, трое полагают – он и впрямь открыл Америку и правильно сделал. А один парнишка, похоже, решил, что я задал описать, как Колумб был одет.

– И как он был одет?

– В мантию, кажется. А на голове тиара, что ли.

– Красота.

– И не говори. Однако же…

– Однако же?..

– Вот думаю, надолго ли меня еще хватит. Выматывает это все, и чем дальше, тем больше. Знала бы ты, каково изо дня в день находиться с ними в одном помещении.

– Да знаю. Знаешь ведь, что знаю?

– Ну да, конечно. Но. В последние неделю-две я даже…

– Должна спросить. Не из-за переезда ли ты вымотался больше обычного?

– Должен опять попросить не терзаться чувством вины по этому поводу.

– Жалеешь, что не пошел в медколледж?

– Нет, об этом не жалею. Да в нашей школе все учителя, по-моему, не прочь сменить работу. Кроме Мирны.

– Которая и учить-то не умеет. И вообще, как я поняла, ничего не умеет толком.

– Хоть бы парик себе новый купила.

– А я вот все думаю об отце. Доктор Мир чего только не говорит о его самочувствии.

– Ох уж этот доктор Мир…

– Он тут паломничество в Лурд поминал, отец тебе не рассказывал? Почему бы, мол, не сделать ставку на чудотворное вмешательство?

– Это примерно как сделать ставку на самого доктора Мира. Не замечала случаем, что все журналы у него в приемной – за прошлый год? Как минимум. А в вазочке ириски. С Хэллоуина.

– Робби, тут не до шуток. Отнесись к этому посерьезней, будь добр.

– А я, думаешь, не серьезно отношусь?

– Ладно-ладно. Знаю, что серьезно. В самом деле ириски? Может, я просто отказывалась замечать.

– Послушай.

– Я вся внимание.

– Я не пошел в медколледж не наперекор желанию отца. Хорошего доктора, чтобы лечить его теперь, из меня бы все равно не вышло. Это давно установленный факт, разве нет?

– Ты знаешь, что я думаю о фактах.

– А в Лурд отправиться – может, и не такая уж плохая идея. А то отца из дома не вытащить.

– Видела сову сегодня утром. На дереве.

– На этом вшивеньком деревце за окном?

– Ага.

– Исключено.

– В Центральном парке водятся совы.

– Так то в Центральном парке.

– Ладно. Мне приснилось, что я видела сову. Запостил уже что-нибудь от Вульфа?

В каком-то смысле Вульф – повзрослевшая ипостась старшего брата, придуманного ими в детстве, брата-защитника, никого и ничего не страшившегося и понимавшего язык зверей и птиц.

Воображаемого брата они так и называли: Вульф. Правда, Робби до шести лет слышалось “Вуф”, но он в этом никогда не признавался.

– Нет еще. Уж очень увлекся Христофором Колумбом.

– Мне нравится представлять его в тиаре.

Робби садится рядом с ней на третью ступеньку. Обоняет ее утренний запах, не перебитый еще душем и дезодорантом. Дынная свежесть и совсем чуть-чуть сухоцвет. Они вдыхали друг друга с детства, но Робби давно уже не заставал сестру в такую рань, до душа. И теперь втягивает носом воздух, не может удержаться.

– Поеду после обеда смотреть квартиру в Вашингтон-Хайтс, – говорит он. – Вроде как с видом на реку.

– Река – это прекрасно. Не то что вшивое деревце и обувная клиника.

– Давно надо было этим заняться. Детям, сама знаешь, пора уже иметь отдельные комнаты.

– Вчера вечером Вайолет спросила меня, зачем Натану пенис.

– Что же ты ответила?

– Что мальчики отличаются от девочек.

– И устроил ее такой ответ?

– Нет. Ей хотелось знать, для чего конкретно он предназначен.

– Наш человек. Всего пять лет, а уже факты ей