Контузия - Зофья Быстшицкая

ПЯТНИЦА

Вот она, смена объективов: чужие дела и дела собственные. Происходящие совсем близко, и все же, все же отделенные от нас пустотой. Даже участвуя в них, мы только взираем, как они протекают, потому что мы  р я д о м. А собственные, если только мы ничего не подправляем ради вящего самовосхваления в расчете на других, — это только те, которые в нас, ограниченные нами. Сколько всего этого? Человек упрятал в себе несколько эмоций и клише, может ими распоряжаться, рыться в них, брать и откладывать, наверняка мог бы создавать из всего этого какой-то еще не зарегистрированный опыт, если бы был разумным существом, если бы наводил этот объектив точно на себя. В соответствии с рецептами, соответствующими его призванию, ведь есть и такие науки, которые называют способы их применения без непредвиденных побочных последствий. Всеведающая наука. Слепая теория. Но сколько всего этого? Небольшой запас мы вынесли из истории с той поры, как оформился разум, и немного можем добавить к наипростейшим инстинктам. Итак, любовь, ревность, честолюбие, голос плоти, материальная заинтересованность, желание продолжить род, любовь к себе больше, чем к другим, страх смерти, соблазны и тяга к дурному, сотворение культов как защита от небытия, иной раз чувство общности — ну, что можно еще добавить, чтобы не пользоваться литературными вымыслами и завиральными фантазиями?

Мы создаем, кто-то создает за нас высшие чувства, вычерчивает дорогу, вздымающуюся от земли под ногами, порой мы ходим, задрав голову, заглядевшись в откровение, которое вот-вот снизойдет, которое уже снисходит, уже в нас и деформирует основы видения вещей, тогда мы выбираем из этих перечисленных образов поведения только то, что удобно, что кажется нам лучшим, — и вот мы уже все уладили, правда по отношению к себе, но с нас этого достаточно. Любое свое поведение, любое психическое состояние мы можем оправдать. И никогда ни в чем по-настоящему не виноваты. А если все-таки это поведение можно толковать двузначно, то причины мы ищем в иных судьбах, может быть, только для этого они нам и нужны. Тогда мы подпускаем их близко, чтобы проверить свое защитное ограждение. И не только тогда, когда люди должны утвердить нас против них самих. Бывает, что мы должны согласиться с нашим опытом, признать поражения, которые имеют место по чисто внешним причинам и которых скопилось в памяти столько, что это приводит к искажению чувств, инерции перед лицом непредвиденных результатов. Иногда надо по нам тюкнуть, что мы не правы, но только в каком-то одном плане, когда мы чего-то якобы не желаем принять, но это игра чисто внешняя, никто бы нас не тронул, если бы мы не были к этому готовы, сами это позволяем.

Из этой антиномии вырастает понятие мелодрамы. Ее конфузливая сила, ее социальная восприимчивость, и нечего эту самоочевидность замалчивать. Она дает нам видимость участия в чужой житейской истории, пусть и деформированной, которая выглядит, конечно, иной раз фальшивой, чужой, но такой, которую, может быть, мы под влиянием первоначального импульса хотели бы пережить сами. Тут и влажные ладони, и тревожность мира, и сладость безнадежности, ведь в каждом из нас сидит «горняшка», а может быть, просто нам бывает в сладость пострадать. Так для чего же эти яростные нападки, эти иронические наскоки, эти высокомерные анафемы, противоречащие самой структуре наших наклонностей? Все равно их не отменят те, кто по заказу поносит мелодраму, и ничего не значит эпоха или уклад, и будут врать все запрограммированные на неправду компьютеры в святилищах социологов.

Потому что жизнь наша складывается из работы и мелодрам. Кратких или длительных, отстраненных от нас или засасывающих как трясина, с примирением в конце или никогда не разрешаемых, из тех, что являются богатством для мыслящих и гибелью для слабых. Работа и мелодрама, то есть разновидность любви, всегда обреченной на умирание, — что же нам еще остается? А все прочие инстинкты, о которых говорилось, укладываются в эти два компонента без остатка. Так что давайте относиться с уважением к первичности наших чувств, потому что мелодрама нам нужна, помогая понять скрытое в нас, это же психотерапия. И нечего винить кого-то, если он имеет смелость быть смешным, расплачиваясь за открытость обуревающих его чувств. Еще неизвестно, продлится ли мир подобных людей еще хотя бы столетие. Я не хочу знать, каким он будет потом, в космическом пространстве нескольких планет, вытоптанных существами с механическими сердцами, питаемых единственно батареей мозга. Этого я знать не хочу. Не дай бог дожить до такого. Это я говорю сейчас, именно сейчас, в эти дни подведения итогов.

Вот и я в своем сочинительстве столкнулась с мелодрамой. Она спрыгнула ко мне красным заголовком с первой полосы газеты, из тех, что не столь принципиальны и ближе усталым людям, в то время дня, когда они возвращаются к себе. Иногда домой, иногда к кому-нибудь, но всегда к себе. И вот мне бросили этот заголовок, а я еще ничего не знала, потому что, когда другие возвращаются, я часто еще не выхожу. Для моей работы характерна зеркальная обратность, иной порядок вторжения массовых явлений и потребность в изоляции, так что я ковырялась где-то далеко, что-то выкорчевывала словами, хотя это уже произошло, несколько часов назад, потому что принялся дребезжать телефон. Звонили люди, связанные с бегом дня, проводящие его в актуальной суете; голоса у них были ненатуральные, потому что они хотели быть тактичными, а я не знала, почему я для них кающаяся грешница, все они хотели убедиться, испытываю ли я раскаяние в совершенном. И все это околичностями, с разными словесными фигурами, но в голосе вибрировало радостное сочувствие, до того им не терпелось услышать меня сразу же после такого удара. Они говорили «невозможно», говорили «и ты не читала?», кто-то даже восторженно крикнул: «Это же потрясно!» Приводили название газеты, я была для них холодной лицемеркой, ведь мы же верим письменному слову, такой уж условный рефлекс в нас всадили, не могла я быть в этой афере единственным инаковерящим, это в голове не укладывалось, и они, еле скрывая отвращение, клали трубку.

Я двинулась к киоску, вернулась и сразу обнаружила это: редакции менее серьезных газет верстают такие вещи во всеувидение, заботятся о клиенте, украшают блюдо красным соусом из букв, похожих на бутылки, так что я сразу увидела эту батарею. Я