Поломка на краю галактики - Этгар Керет

официантка это заметила. Он только что развелся, и флегматичность официантки чем-то завораживала его. Он был старше ее как минимум на десять лет, но все равно мог представить себе, что они будут вместе. Этот рассказ и не о нем тоже.

Все дороги до больницы “Ихилов” были забиты пробками. Худой, лежавший на заднем сиденье автомобиля, еле слышно стонал и обслюнявил волосатому обивку новой спортивной “альфа-ромео”. Когда волосатый развелся, друзья сказали ему, что он обязан сменить свой семейный “мицубиси” на что-нибудь другое, на машину неженатого человека. Девушки многое узнают о тебе по машине, которую ты водишь. “Мицубиси” говорит: побитый жизнью разведенный мужик ищет клафтэ[13], которая унаследует место предыдущей сучки. “Альфа-ромео”, напротив, говорит скорее: “Классный мужик, молод душой, ищет приключений”. В конце концов, даже этот худой, который сейчас извивался на заднем сиденье, был приключением. “Я сейчас вроде «скорой», – думал волосатый. – У меня нет мигалки, но я могу сигналить другим машинам, чтобы дали мне дорогу. Я могу проезжать на красный, как в кино”. И когда он подумал об этом и выжал газ почти в пол, ему в бок въехал белый грузовик марки “рено”. Водитель “рено” был религиозным евреем. Водитель “рено” не был пристегнут. Столкновение убило его на месте. Этот рассказ и не о нем тоже.

Кто был виноват в столкновении? Волосатый, который гнал машину и проигнорировал знак остановки? Водитель грузовика, который не пристегнулся и тоже превысил допустимую скорость? В этой аварии виноват только один человек. Зачем я выдумал всех этих людей? Зачем я убил человека в кипе, который не сделал мне ничего дурного? Зачем я причинил боль худому человеку, которого вообще не существует? Зачем разрушил семейную ячейку смуглого волосатого мужчины? Тот факт, что ты кого-то выдумал, абсолютно не снимает с тебя ответственности за него. И, в отличие от реальной жизни, где можно пожать плечами и указать пальцем на небо, здесь у тебя нет оправданий: ты и есть небо. Если твой герой терпит неудачу, то только потому, что ты заставил его потерпеть неудачу. Если с ним происходит дурное, то только потому, что ты пожелал ему дурного. Ты пожелал ему искупаться в крови.

Моя жена входит в комнату и спрашивает:

– Ты пишешь?

Она хочет что-то спросить. Что-то другое. Я вижу по ее лицу. Но в то же время она не хочет мне мешать. Не хочет, но уже мешает. Я говорю ей, что да, но это неважно. Говорю, что рассказ у меня не вытанцовывается. Что это вообще не рассказ. Это зуд. Грибок под ногтем. Она кивает, словно понимает, о чем я говорю. Она не понимает. Это не значит, что она меня не любит. Можно любить, не понимая.

“Бамба”

Первую девушку, с которой я целовался в губы, звали Веред, как цветок[14]. Это был долгий поцелуй, и, если бы что-нибудь зависело от меня, он бы длился вечность. Или хотя бы до тех пор, пока мы не состаримся, не завянем и не умрем. Но Веред прервала его гораздо раньше. Мы немного помолчали, и я сказал ей:

– Спасибо.

И она ответила мне:

– Ты долбанутый на всю голову, ты в курсе? – И после недолгого молчания добавила: – Это “спасибо” – такой отстой! Типа, мы сейчас поцеловались, оба. Не то чтобы я твоя тетка, которая принесла тебе подарок на праздник.

Я сказал ей:

– Не сердись. Это всего лишь “спасибо”.

А она сказала мне:

– Замолчи, ладно?

И я замолчал.

Я не хотел ее сердить. Первую девушку, которая со мной поцеловалась. Я хотел делать ей только приятное, я просто не знал как. После этого она со мной больше не разговаривала. Лишь глянула на меня коротко, а потом расстегнула мой ремень и начала у меня сосать. Вот так запросто, ни с того ни с сего, посреди коридора в квартире ее родителей, которых, к счастью, не было дома. Я продолжал молчать. Я уже понял, что не знаю, как себя вести в такие моменты, и старался делать как можно меньше. После отсоса мы потрахались на покрытом полиэтиленом диване в гостиной. Когда я кончил, мы подождали несколько минут и снова потрахались. Она не кончила и во второй раз. Сказала, что это нормально. Что она никогда не кончает, но ей все равно приятно. Потом сказала, что хочет пить, и я пошел на кухню и принес нам по стакану воды.

– Это твой первый раз, а? – сказала она и погладила мое лицо.

Я кивнул.

– Это, кстати, классно, – сказала она мне. – “Спасибо” было совершенно… Типа, еще секунда – и я бы тебя отсюда вышвырнула. Но то, что это первый раз… Это, кстати, классно.

– Моя мама всегда говорит, что “спасибо” – единственное слово в иврите, которое никогда не может повредить, – сказал я.

– Пусть твоя мама у тебя и сосет, – сказала Веред и улыбнулась.

И я подумал: “Ну и день: первый поцелуй, первый отсос, первый раз потрахался – все в один вечер, и все несколько чудом”. Я был солдатом. Мне было девятнадцать лет. Поздновато для первого поцелуя. Может быть, даже для первого отсоса. Но я чувствовал себя счастливчиком. Потому что, даже если мне пришлось подождать, это все-таки случилось. Да еще и с такой милой девушкой. У которой цветочное имя.

Веред сказала, что у нее есть бойфренд. Она не сказала об этом прежде, чем мы поцеловались, потому что “поцелуй – это фигня, даже если у тебя есть бойфренд”. И, да, не сказала, когда отсасывала у меня, но это потому, что у нее во рту был мой член. А когда наконец сказала, добавила, мол, надеется, что я не обижаюсь, ничего такого, а то ей кажется, что я немножко хрупкий и странный. Я ответил, что удивлен, но совершенно не обижен. Наоборот, тот факт, что у нее есть бойфренд и мы все равно потрахались, – это даже как-то лестно. Она засмеялась и сказала:

– “Лестно” – это очень громкое слово. У меня есть бойфренд, но он дерьмо. А ты… Уже когда мы поцеловались, я почувствовала, что ты девственник. И ничего не поделаешь, в девственнике есть нечто классное.

Она рассказала, что, когда была девчонкой, родители отправляли ее в летний лагерь, и там после ужина вожатые подбрасывали в воздух огромные пакеты “Бамбы”[15] и все пытались их поймать.

– Понимаешь, – сказала она, поглаживая пять волосков, которые успели вырасти у меня на груди, – всем хватало “Бамбы”,