Семен Пахарев - Николай Иванович Кочин

глубокую мысль. И в прозе не скажешь так просто, ясно, емко и прекрасно! Пахарев постоял еще минуту и ушел в учительскую. Он сидел и думал: «Она им покажет товар лицом… Она покажет!» Талант, не поддающийся определению, как и все самое важное и великое: вселенная, жизнь, любовь, ничем заменить нельзя. Те, у которых мы учимся, правильно называются нашими учителями, но не всякий, кто учит нас, заслуживает это имя. Мария Андреевна его вполне заслуживала.

Он любил эти часы самоконтроля. В школе тихо, но все классы полным-полны и напряженно работают. Через двери еле-еле доносится докторальный тон учителя или звонкий голос отвечающего ученика. Иногда приглушенный всплеск гула: ученики дружно реагируют на объяснение. Жизнь идет полным ходом, никому не остановить ее. Никому!

Осторожно, осторожно! Сегодняшние дети — предки будущих поколений. Новые поколения воспринимают опыт старых, стоят на плечах стариков, но вместе с непререкаемыми ценностями воспринимают и предрассудки прежних поколений. Где-то нужен фильтр, который пропускал бы все ценное и задерживал бы грязь и муть, все зловоние мира. Этим фильтром может быть только школа. Великие силы человеческой жизни формируются в начале пути. Педагог — вот человек, который стоит сторожем при светильниках мира. Но воспитатель тоже должен быть воспитан. Придет время, и вспомянут люди, как много мы пренебрегали делом воспитания и как много страдали от этой небрежности. Пускают новую машину, выстроят новый дом — и об этом в трубы трубят на всю губернию. Выпускают в жизнь новое поколение людей и где-то на задворках газеты петитом: «Сегодня состоялся новый выпуск…» Вспомнил, как студенткой Пегина делала доклад на тему «Непреложные качества учителя». И всех повергла в изумление. Она потребовала от учителя десять качеств: знание, память, жажду самообразования, воображение, наблюдательность, энтузиазм, настойчивость, любознательность, собранность… Потребовала так много, что вся аудитория залилась смехом, ни у кого столько качеств нет, только у одной Маруси…

— Трудное счастье — учить, — сказала она. — Кто не может, пусть не пробует. Есть ремесло, техника, к ней всякий пригоден.

И тогда уличили ее в снобизме, но не смогли ни смутить, ни разубедить.

Теперь она держала в своих руках класс, как держит опытный возница горячего скакуна.

Пахарев поднялся и подошел к двери. Сыпались «почему?» — и слышно было: как всегда, смело, с подковыркой осмеивал «сопли-вопли» (так называл он поэзию) Рубашкин.

И класс замер от ожидания: выкрутится ли учительница. И вдруг — залп веселого смеха…

— Поплыл! — весело сказали ученицы Рубашкину.

Тактичной, здоровой шуткой Мария умела выбить из седла любого спорщика. И ведь умела ценить и уважать человеческую личность в ученике.

Дверь отворилась, и, окруженная ученицами, радостными и довольными, вышла Мария, вся сияя.

И по виду, по ее счастливым глазам Пахарев понял, что она покорила класс и уж никто ее не собьет с занятой позиции.

17

Надо было думать о пособиях и учебниках, надо было оборудовать кабинеты.

Литература в богатой библиотеке состояла из книг со старой орфографией. А новые книги, купленные Иваном Дмитриевичем, теперь оказались непригодными. Все приходилось создавать заново. Ученикам внушили, что все прошлое плохо, и они выбрасывали из обихода замечательные книги, говоря: «Царская галиматья, ять да твердый знак…»

Ставши завучем, Мария Андреевна прежде всего распрощалась с группой учителей.

— Вот, Маша, подивись: не прошло и двухлетия после того, как мы окончили педагогический вуз, а уже безнадежно устарели, отстали, если верить журналам, — сказал однажды Пахарев.

Мария Андреевна подняла брови:

— Надо поглядеть, от кого мы отстали.

Семен Иваныч сидел в кабинете, обложившись книгами и журналами, трактующими ставшую вдруг очень модной новую дисциплину — педологию. Она у всех вдруг стала притчей во языцех. На местах тревожно и спешно искали педологов, но кто их готовит и где они находятся, никто толком не знал. Никто не знал и того, что это за дисциплина, которая заявила себя так неожиданно и властно, «ставившая дело на научную ногу», как писали.

Пахарев продолжал, принимая нарочно растерянный вид:

— И каждый раз начинается всякое новшество с того, что оно «научно», а все, что было до этого, «не научно»… На этот раз дискредитации подверглась старушка педагогика, без которой всегда не мыслилось воспитание и обучение детей и которая сразу объявлена «грубой эмпиреей». А мы, Маруся, так старательно изучали с тобой педагогику, и оказалось, что зря. Если принимать все это всерьез, то выходит, что все наше поколение состарилось, не успевши созреть, что оно неисправимо покалечено на корню… Вот такая история…

Мария Андреевна тихо засмеялась:

— Полно, Семен, притворяться. Ты ищешь опоры? Зачем тебе опора. Без нас ты знаешь, что величайшая ошибка в деле воспитания — это всегда непомерная торопливость…

— Умница ты у меня. — Семен Иваныч заметил, как она вся сразу зарумянилась. — Но надо посмотреть, как говорится, лису в ее норе, узнать, что делает педолог у Мастаковой, у Троицкого. Только после этого соглашусь принять педолога в школу. А то пойду на конфликт с Арионом. Или пан, или пропал…

— Нельзя хорошо самому начальствовать, не научившись подчиняться.

— Нет, Маруся, ты тут не права. Воспитатель не чиновник, а если он чиновник, то он не воспитатель. — Он тяжело вздохнул. — Вот уже получена инструкция от Ариона: принять приезжего педолога в нашу школу, хотя я не знаю, кто он такой.

— Прошу тебя, не теряй благоразумия, не пойдешь же ты против Наркомпроса.

— Я пошел бы, да со мной не пойдет коллектив.

— Конечно, и коллектив не всегда прав, но лучше пока посчитаться с общественным мнением… Да и самому подумать: семь раз примерь, прежде чем раз отрезать. Проверенная мудрость.

— Есть и противоположная ей: куй железо, пока горячо.

— Поглядим, что в этих брошюрах. Посмотрим, что это за педолог, которого прислала губерния.

Пахарев хлопнул по ним ладонью, и они привскочили на столе, посыпались на пол.

— В этих брошюрах, написанных развязным языком, трубят, что педагогика не наука, лженаука. — Он поднялся и зашагал в волнении по кабинету. — Педагогика не наука! Положим, что не наука! Но она — искусство! Самое трудное, самое сложное, самое высокое и самое необходимое для народа…

— Тише, тише, — сказала Мария Андреевна. — Ты нарушаешь мои прерогативы. За ход учебного процесса отвечает в первую очередь завуч… И я дала распоряжение выслушать на педсовете этого нового педолога на этой неделе.

— Подчиняюсь, — ответил Семен Иваныч. — Видите, я умею подчиняться. Учусь видеть свои слабости.

— А уж это признак какой-то силы.

— Не идеализируй меня, Маруся, не идеализируй.

— Но ведь ты меня идеализируешь же.

— Это да…

Докладчик произвел на всех очень хорошее впечатление. Говорил он умно, толково,