Ливень в степи - Чимит Цыдендамбаевич Цыдендамбаев

В доме сонная, спокойная тишина… Крутится молитвенный барабан хурдэ, крутится веретено. Старая Самба-абгай хочет побольше вознести богам молитв. Молитвы открывают на том свете двери рая… А веретено крутится, наматывает шерстяную нитку для будущих носков, от которых на этом свете будет теплее ногам.

Жаргалма накормила Шойроба и Очира и пошла вместе с Самба-абгай, чтобы раскроить ей материал для нового легкого халата тэрлика. Пусть старуха при новой власти походит нарядная.

В улусе Шанаа ничего будто бы не изменилось. Зимой юрты, покрытые толстым снегом, кажутся низенькими, осенью, когда льют дожди, становятся черными, а когда пригреет солнце, от них валом валит пар. Днем над улусами блестит солнце, а по ночам загораются звезды - много, тысячи, а может, и больше. Звезды покачиваются, будто хотят погаснуть, но не гаснут, горят ярко.

На самом же деле не все в улусе так, как было раньше. Постарели, подгнили многие доски в летниках, на головах стариков и старух стало больше седых волос, укоротилась на несколько шагов их дорога в вечную страну Сохо-Баадия… Старухи и старики не унывают, весело смеются над шутками молодежи, хохочут беззубыми ртами над забавно играющими телятами и ягнятами. Дети становятся юношами и девушками, разгадывают новые хитрые загадки, запоминают мудрые пословицы. Малыши приносят со двора домой не по пять поленьев, как вчера, а по шесть.

Много перемен произошло и в душе Норбо. Ему стыдно, что отправил жену к родителям одну, не поехал с нею. Тяжело, что выпроводил, когда она приехала. Так тяжело, не хочется вспоминать…

Те, кто раньше говорил, что у Жаргалмы пестрый язык, забыли свои обидные слова. Теперь говорят, что вторую такую жену Норбо не найдет, хорошая была Жаргалма.

Когда вернулась мать, уезжавшая куда-то на несколько дней, Норбо не осмелился сказать, что без нее была Жаргалма и он не позволил ей сойти с седла. Мать узнала от соседей, впервые в жизни выругала сына.

Норбо решил весной привезти Жаргалму. Но он утром забывал то, что решал вечером.

Когда стало совсем тепло, Норбо подкатил телегу чуть не к самому крыльцу, долго ходил вокруг, осмотрел, смазал дегтем колеса. Взял уздечку и пошел за конем. Серый лениво жевал сено… Норбо прислонился к изгороди, постоял, вернулся домой.

- Ты куда собирался? - спросила мать, которая все знала, что делается в душе сына.

- Хотел березы нарубить для дуг, - соврал Норбо.

- За березой надо ездить на простой телеге, а не на легкой, - насмешливо проговорила мать.

Мать варила суп. Норбо хотел есть, поглядывал на очаг, откуда шел густой, пахучий дух. Скоро мать налила себе, села за стол. Сына не позвала.

- Суп, видно, уже готов? - робко проговорил Норбо. Мать сердито ответила:

- Наливай сам, у меня других дел много. Не надо было прогонять жену, когда она у твоего порога стояла. Она жила - ты всегда ел вкусный суп, пил горячий чай. Не маленький, чтобы мать за тобой ходила.

А в другой раз Норбо сказал матери, что у него порвались рукавицы. Мать неохотно починила и снова напомнила о Жаргалме.

Незаметно кончилась весна, настало лето. Как-то Норбо неуверенно проговорил, словно спрашивая одобрения:

- Не съездить ли мне за Жаргалмой? Она, пожалуй, согласится вернуться?

- Не знаю, - ответила мать, - запрыгает ли она от радости, когда увидит тебя. Она живой человек, а не тулун с зерном. Ты ее так обидел… Может сказать, поворачивай откуда приехал. А то отец с матерью скажут: «Хватит, поиздевался над нашей дочерью».

Прошло еще несколько дней. Норбо не находил себе места, все думал, вернется Жаргалма или нет. «Хорошо, дружно мы жили, - рассуждал про себя Норбо. - Я ее ни разу не ударил, другие мужики вон как колотят своих баб. Я ее тогда не звал, сама приехала, теперь увидит меня, от радости с ума сойдет. Только как ее отец и мать встретят, не знаю…»

Прошло еще не то пять, не то шесть дней. Мать спросила:

- Ты поедешь к своей Жаргалме?

- Не знаю…

- Кто же знает?

- Бог знает… Если мне жениться, за меня любая пойдет, - проговорил сын, стараясь казаться беззаботным.

- Что же ты тогда не женишься?

Норбо сделал вид, что не расслышал. У него и на уме не было жениться на другой.

Он не ехал, потому что надеялся: Жаргалма снова должна приехать сама. Он ждал ее мучительно, забывая про сон и еду. Подходя к своему дому, Норбо смотрел, нет ли где Саврасого… Он думал только о ней, готовился к встрече. «Не надо показывать вида, что я обрадовался ее приезду, - взволнованно рассуждал Норбо. - Иначе она хвост выше головы поднимет…» Иной раз сидит дома и вдруг ему почудится стук копыт, ржание коня, скрип телеги. Схватит шапку, выйдет на крыльцо. А кругом - ни живой души… Возвращаться домой не хочется, он идет в сарай, начинает работать. На память приходит ласковая улыбка Жаргалмы, слышится ее звонкий голос. «Милая, хорошая Жаргалма, - думает Норбо. - Ты была моим другом во всем».

Стояло душное, знойное лето. Завершалась стрижка овец. Стриженые овцы, будто раздетые догола, стыдливо прятались друг за друга, жались в углах, в дальних закоулках. Женщины расстелили на солнце остриженную шерсть с приторным запахом, жирную, грязную, с клещами, и словно приглашают солнце ярче светить, жарче прогревать шерсть: «Светлое солнышко, присядь на нашу белую шерсть… Потом она превратится в широкие войлоки, на них будут сидеть почтенные старики».

Люди поговаривают о сенокосе, о граблях, о вилах.

- Хотел сегодня сделать новую ручку к косе, да загляделся, как Радна у своей коновязи молодых табунных коней приручает.

- Бадма, дай мне на лето ту горбатенькую косу, которую в прошлом году давал. Выручи!

- Выручи тебя, а ты сделаешь из нее пилу Шойроба…

В один из жарких дней Очир сходил с улусными мальчишками в лес за ягодами. Вернулся голодный, уставший, потный, с полным туеском земляники.

- Во, не меньше бараньей почки каждая ягода, - хвастался он перед Жаргалмой.

В туеске ягоды, еловая хвоя, листочки брусники, трава… Руки, губы, щеки Очира в красном земляничном соке. На другой день Жаргалма не утерпела, пошла с детворой за земляникой.

В тот же день приехал в улус Гэрэлтэ. На нем была новая синяя рубаха, подпоясанная ремнем, пиджак. Он остановился у крайней