Холодная мята - Григор Михайлович Тютюнник

Поля проснулась и плакала, откинув головку назад, так что слезы катились не по щекам, а мимо ушей.

— Чего ревешь? — прикрикнул на нее Василько. — Иди-ка, будем завтракать.

Поля умолкла, вылезла из-под мокрого, пожелтевшего тряпья и поковыляла к столу.

— Опять надула! — удивленно воскликнул Василько и хотел ударить сестру, но раздумал и ехидно фыркнул: — А еще называется невеста…

На столе в ярком солнечном свете стояла миска со вчерашним борщом. Борщ отстоялся, сверху была только чистая вода, а на дне чернела зелень.

Василько помешал борщ. Чистая вода сделалась мутно-зеленой, а снизу всплыли кусочки рыбы, тоже зеленоватые, и вновь опустились на дно. Поля сопела, низко наклоняясь к миске, стараясь догнать рыбку.

— А ну, не лезь на мою сторону! — крикнул Василько и огрел Полю ложкой. Она заплакала, раскрыв позеленевший ротик. Василько нашел в борще рыбью голову и подал сестре.

— Цыц, я больше не буду.

Поля зажала голову в. кулаке, пососала немного и положила на стол.

— Ты что? — удивился Василько. — А глаза! Глаза ешь!

— Я боюсь, — сказала Поля. — Они глядят.

— Ну не дура ли! Вот как нужно.

Василько осторожно выдолбил круглый глаз и кинул его в рот.

— А! — причмокнул. — Сладкий, как березовый сок.

Поля засмеялась и начала выцарапывать второй глаз.

— Ну, теперь я пошел за рыбой, — сказал Василько, — а ты играй и не плачь. Я тебе за это улиток с речки принесу.

Он приставил ко лбу два растопыренных пальца и попятился к двери, пританцовывая и напевая: «Улитка, улитка, выставь рожки на четыре дорожки…»

— А сейчас чем играться? — спросила Поля.

— Черепочками[19]. А то сделай себе куклу из тряпок.

Закинув удочки за плечо, Василько зашагал к реке. В улочке стояли давние лужи, желтые от гнилой соломы и конских кизячков. В них купались воробьи и блестело солнце. Василько не обходил луж, — вода в них была теплее земли и согревала ноги.

На лугах между кочками еще не высохла роса, и Васильку пришлось закатать штаны, чтобы не намочить их. В траве прыгали лягушата, бились холодными рыльцами о голые икры и перевертывались вверх брюшком.

Василько клал лягушат на кочки и кричал что было силы:

— Марш по лужам, самураи!..

На реке тоже было много солнца, вода выблескивала, как никель, резала глаза и двоила поплавки. Кусты чернотала притихли, словно увяли, листья на них, казалось, поседели.

Становилось душно.

Клева не было.

Василько выбросил удочки на берег и полез в кусты собирать улиток. Они были теплые, сухие и погромыхивали в пазухе, как волошские орехи.

Солнце пригревало все сильнее и сильнее, высасывая из земли знойную влагу. Василька разморило. Он спрятал удочки в осоке, пригнул к земле густой куст чернотала и, подобрав ноги, бочком прилег на ветки. Они ласково приняли на себя легонькое тело, покачали немного, щекоча траву горячим листом, и замерли…

В полдень поднялся ветер.

Кусты начало раскачивать. А Васильку свилось, что он лежит в колыбели, подвешенной к потолку четырьмя строчками, и качается. Рядом стоив мать, держит у него перед глазами веточку красной смородины, смеется и что-то говорит ему, а у самой по щекам катятся слезы…

Василько проснулся и увидел небо. Высоко под белыми облаками плыл ястреб, держа в когтях какой-то комочек.

— Айга-а-а, — неслось от села, — айга…

«Цыпленка взял», — догадался Василько, вскочил на ноги и тоже закричал хриплым со сна голосом:

— Айга, айга, ворюга несчастный!..

Потом схватил палку и запустил ею в ястреба, но не докинул и принялся удить: сначала сыпнул в воду горстку земли — для приманки, потом хорошенько поплевал на червяка и сказал:

— Ловись, рыбка, большая и маленькая…

Василько знал, что на том месте, куда он закинул, есть старый вербовый пень, присосанный илом, а возле него всегда трутся окуни. Они берут стремглав, наперегонки. Ио сегодня и окупи почему-то не брали. Поплавок стоял, словно в луже.

Жара спала-. Трава и листья на кустах запахли терпкой прохладой. Дно в реке потемнело: оттуда уже поднималась ночь. Василько заволновался, начал вновь и вновь закидывать удочку и менять червяков, потому что побывавшие в воде казались ему уже негодными.

Но и это не помогло. Тогда он взобрался на ольху, которая почти легла стволом на реку. Сверху вода была прозрачнее, дно желтело, как воск. Вокруг пня и вправду стояли окуни, уткнувшись в него тупыми горбатыми головами.

— Ах вот где вы! — зловеще прошептал Василько и закинул прямо в стаю. Однако ни один окунь даже хвостом не шевельнул.

— Ну? — растерянно спросил Василько и стал подводить червя прямо под нос каждому. Окуни отворачивались или ложились на дно.

— Ну! — уже закричал Василько. — Ну! Ну!..

Вода начала темнеть, полосы на спинах окуней слились. А вскоре и пня не стало видно. Василько спрыгнул на землю и пошел вдоль берега, закидывая удочку в просветы между кувшинками. Крючок где-то зацепился за веточку и оторвался, но Василько не замечал этого В темноте, пока не потерял и поплавка…

От села низами потянуло горьким дымом бурьяна. Кое-где в окнах ненадолго замерцали лампы и вскоре погасли — люди поужинали. Над рекой прошелестела воронья стая, и вновь стало слышно густое комариное гудение.

Василько сидел у сухой пустой торбинки, уткнувшись головой в колени. Ему думалось о том, что сегодня в их хате не засветится огонь, потому что нет рыбы, которую нужно чистить. А утром на завтрак не будет ушицы, Поля станет плакать, мать пойдет на работу не евши и вернется вечером с толстыми набрякшими ногами.

Где-то поблизости от берега всплеснулась щука. Василько вздрогнул и прислушался. Потом поднялся и тихонько полез в речку. Вода была горячей и мягкой, словно щелочь, обнимала Василька все выше и выше, пока не набралась в пазуху. Там начали плавать улитки, щекоча худенькое Васильково тело так нежно, что он раза два даже хихикнул, потом привык и, не дыша, подкрался к тому месту, где бултыхнулась щука. Сейчас она попадет ему в руки и станет изгибаться над головой, как поперечная пила… Вот мать обрадуется! «Ого, — скажет, — какая щучища!» А Поля будет смеяться и весело топать по лавке…

Василько растопырил руки и, падая грудью на воду, быстренько свел их вместе. Пальцы зажали что-то скользкое, сердце сладко защемило, ожидая той минуты, когда ошеломленная добыча начнет сопротивляться. Но она не сопротивлялась: это была свернувшаяся в дудочку кувшинка…

— Нет, — сказал сам себе Василько, — щуки я