Великая война - Александар Гаталица

сломались бы, да и сам способ спасения раненых с большего расстояния мог вызвать у них такое кровотечение, что попытка все равно была бы бесполезной. Вот почему рядом с отцом Донованом в эту ночь был шест длиной в шесть локтей. И ни на пядь длиннее.

Раненый, ужасно стонавший и умолявший о помощи, находился на расстоянии в десять локтей…

Вот какой разговор состоялся между пастырем и его прихожанином в эту ночь.

— Отец Донован, я умру молодым! У меня страшная боль, я зажал рану рукой, чтобы остановить кровь. Помогите! Ради бога, помогите!

— Сын мой, хватай шест, я его тебе протягиваю. Видишь его?

— Темно, отец. Я умру. Я ничего не вижу.

— Дождись осветительной ракеты, вот она, я слышу ее шипение. Теперь ты видишь крюк?

— Вижу, отец, но я не могу до него дотянуться. Он далеко от меня, в добрых четырех локтях. Проклятый британский порядок! Почему шесты должны быть длиной именно в шесть локтей?

— Подползи, сын мой, потихоньку подползи, ведь это всего четыре локтя, это всего ничего.

— Не могу, отец мой, я весь в крови. В глазах темнеет и кружится голова. Помогите мне, отец, вы же наш пастырь и нет другого бога, кроме Отца нашего…

— Кто ты? Как тебя зовут? Откуда ты? Ты меня знаешь, а я тебя нет. Расскажи мне о себе.

— Меня зовут Гамильтон… Джон Гамильтон. Я родился в Глазго в 1893 году. Я студент, математик… У меня есть брат и сестра, она вышла замуж за англичанина. Я люблю вторую половину дня… Что я говорю? Я люблю сумерки в Глазго. Раньше я занимался спортом. Я люблю запах чиппендейловской мебели. Один столик…

— Говори, мальчик мой.

— В детстве я очень любил один столик. На нем моя мама сервировала чай и джем из айвы. Никогда я не забуду аромат черного чая и материнскую руку, подносящую ложечку джема к моим губам. А потом — темнота, такая же, как сейчас. Ах, отец, тогда я был ребенком. Был здоровым, а не изуродованным, как сейчас. Мама укладывала меня в постель, на накрахмаленные простыни, и гладила по голове. Бедная моя мама… Когда она услышит, что я погиб вот так…

— Как зовут твою маму и как ее девичья фамилия?

— Ребекка. Ребекка Ситон.

— О боже! Мы же родня. Мое имя — Донован Ситон, а твоя мама, должно быть, моя дальняя племянница. Сын мой, ты не смеешь умереть. Мы с тобой одной крови, мы из одного клана Монтгомери.

— Тогда спасите меня, отец… дядя… как хотите. Найдите шест подлиннее, вылезьте из окопа…

— Я пробовал, но один шваб целился прямо в меня. Чуть не убил.

— Я слышал выстрел. И что теперь? Мы снова вернулись к началу. До окопа десять локтей, а ваш шест длиной в шесть.

— Расскажи мне еще о себе.

— Не могу, отец. Сейчас я думаю о том, насколько мало расстояние между жизнью и смертью. Четыре локтя. Четыре локтя — это длина стойки в пабе «Арта» на улице Альбион, куда я заходил. Бармену нужно было всего три секунды, чтобы толкнуть кружку с темным пивом по направлению к посетителю, сидевшему на расстоянии четырех локтей от него. А потом, подождите, шотландской винной мушке нужно меньше секунды, чтобы пролететь это расстояние…

— Это нас, племянник, никуда не приведет, а шест в шесть локтей до тебя не дотянется. Расскажи мне о себе.

— А что рассказывать? Я был отличным студентом. Предполагали, что я останусь в университете ассистентом, но я очень любил спорт. Как только заканчивались занятия, я бежал в «Хемпден Парк» на футбольные и беговые тренировки. О, я был прекрасным спортсменом, бог мне свидетель. Я пробегал сто ярдов за десять и три десятых секунды. Надеялся, что превзойду рекордсменов Вильямса и Келли, но не смог опуститься ниже десяти секунд. Знаете ли вы, дядя, что бегуну надо сделать сто десять шагов, чтобы с хорошим результатом пробежать сто ярдов? Одним шагом больше, и результат будет уже плохим. Нужно всего три шага, чтобы преодолеть расстояние в четыре локтя. Три шага, отец Донован! Всего только год назад я мог бы пробежать это расстояние меньше чем за секунду. Всего за секунду, а сейчас мне так больно, что я не могу дотянуться до шеста в шесть локтей…

— Давай еще поговорим о спорте. Это мы, англичане, выдумали футбол, что бы ни говорили об этом наши союзники французы. Ты был футболистом. На какой позиции ты играл?

— Я был… больно… я был центрфорвардом.

— А, это тот, кто должен быть невидимкой, ему даже играть не нужно, только забить гол?

— Ага. Когда моему тренеру сказали, что меня «не видно на поле», а я все-таки забиваю голы, он ответил этим людям, что они ничего не понимают в игре центрфорварда, что им стоит посмотреть на китайский пинг-понг. Центрфор… сейчас я не могу смеяться… центрфорварду нужно быть невидимым, чтобы усыпить оборону противника, а потом забить мяч в ворота. Ему не нужно играть… нужно только… забить гол…

— А теперь, сынок, давай забьем гол швабам.

— Больно, чертовски больно…

— С какого расстояния легче всего промазать по воротам?

— С «пятерки», дядя… да, так, с четырех локтей промазать легче всего.

— Я слышал об этом раньше, но не мог поверить. Объясни мне это. Центрфорвард забивает гол с расстояния в двадцать локтей, но может промазать с четырех? Как это?

— Штанги и перекладина ворот слишком близко. Ты думаешь: ударю по мячу, и он влетит в сетку, но черта с два… простите, святой отец, это совсем не так. Если ты просто ударишь по мячу, он перелетит через перекладину, а если прицелишься — пролетит мимо штанги. Нужно зажмуриться и бить как попало, только так он влетит в ворота.

— Давай так и сделаем. Зажмурься и представь, что ты в пяти ярдах от ворот. Не думай про рану. Толкни свое тело, словно оно мяч, просто толкни как выйдет. Если же попробуешь приподняться, то шваб, который не спит в эту ночь только из-за нас двоих, продырявит тебя пулей, если попытаешься поймать шест, что я тебе протянул, то промахнешься. У тебя всего одна попытка, сними руку с раны на животе, закрой глаза и протяни обе ладони вперед.

— Не могу, святой отец, вы говорите с мертвым человеком.

— Можешь, клянусь всеми святыми. Спартанцы в Фермопильском ущелье тоже были мертвыми и все-таки оставили за собой много мертвых персов. Я вознесу молитву Господу, а ты вцепись ногтями в землю. Вспомни девиз клана Монтгомери, «Garde