Когда Джонатан умер - Тони Дювер

– Здесь они всё ещё вдвоём, но уже на Северном полюсе. Это фото у меня было потом: они прошли долгий путь, им стало слишком жарко! Он синий, потому что на белом ты бы его не увидел. Смотри! Смотри, смотри! Наверное, это ещё один слон. Я всегда рисую их одинаково. Они не замёрзли, я забыл это нарисовать.

– Разве у тебя раньше была эта кровать?

Прошло около недели, а Серж не проявил к ней никакого интереса. Затем он предложил Джонатану поднять её в спальню. Ему хотелось попробовать спать отдельно, но при этом быть с Джонатаном.

Кровать молодого мужчины, правда, стала слишком узкой для двоих. И если Серж ложился спать и засыпал, прижимаясь к Джонатану, то в глубоком сне он был независим: он уплывал к краю постели и проскальзывал между заправленной простынёй и краем матраса, проводя ночь в таком гамаке.

Если мебель передвинуть, то в спальне будет достаточно места для второй кровати. Проблемой было втащить её наверх. Потратив немало терпеливых усилий, им это удалось. Комната внизу стала теперь студией и столовой.

Симон не соврал, упомянув о нынешней стеснительности Сержа. Теперь он раздевался под одеялом; также он настоял, что мыться будет самостоятельно.

– На тебя не должны смотреть, когда ты грязный, - заявил он.

Впрочем, Джонатану он позволял отнюдь не только смотреть на себя – и тогда его не беспокоило насколько он чистый. Но то было другое.

Этот поиск телесной независимости не огорчал Джонатана. Однако, ему казалось, что в итоге их совокупление стало менее естественным; их контакт длился минуты по сравнению с долгими часами без прикосновений. Ушла путаница тел, которая так радовала Сержа раньше. Их объятия, определимые и отличные от других событий дня, стали, таким образом, более интенсивными, но менее чистыми. Джонатан долго к этому привыкал. Было тяжело – то обладать телом, то быть бестелесным, быть с пенисом или без него – всё по желанию ребёнка. Затем он без особого огорчения смирился с тем, что их секс утратил романтизм. Серж мог быть весьма раскрепощённым и похотливым. Когда на него находило, он терял всякую скромность; его интерес к члену молодого мужчины был жадным и неослабевающим, и сам он не признавал иных ласк, кроме тех, что затрагивали его орган; а если уж он принимал объятия, поцелуи и прочие нежности, то, скорее всего, он был одет и обут (будучи босиком, он возбуждался.)

– Вот и всё, они все стоят на слоне. Он пробует ветер хоботом и машет на прощанье! Второй маленький, наверное, он ребёнок. Капитан на самом деле не капитан, я так сказал из-за подлодки. Они просто люди. Это мог быть ты!

– Нет, это не ты. Они нашли корабль, но он как обычная лодка, без парусов. Вёсел тоже нет. Но они всё равно движутся. Думаю, это из-за слона, потому что он дует!

– Ах, вот почему – он же всё время пердит. Да, и этим он толкает лодку.

– Есть ещё одна лодка. Хотя она больше похожа на летающую тарелку. Да, и в ней горошек – жёлтый и зелёный. У неё две пушки. Она стреляет из пушек зелёным супом. Вот суп, видишь? Это безумие! Это может быть супница, упавшая с корабля, с лайнера. Может быть. Но она слишком большая! Просто меня это рассмешило. Это произошло, когда они путешествовали.

– Вот ещё одно приключение. Видишь, это – водяная дыра. Здесь оно заканчивается, а там, с другой стороны, начинается снова. Они не знают, как спастись. Они машут руками. О боже, что происходит!

– Кажется, в море дыры. Их много, но их можно обойти. Но здесь уже надо прыгать.

– Знаешь, что я придумал?… Я подумал, что если в море есть дыра, то вся вода уйдёт в неё, и тогда вот что случится. Видишь, море утекает в дыру, и лодка очутилась на суше. Кругом песок. Им повезло. Малыш собирает морских звёзд. Они делают из них ожерелья и надевают себе на шею. Я не нарисовал слона, но он всё ещё здесь.

– Знаешь, что я делаю дома? Это не сложно! Я режу лук, обжариваю его на сковороде с маслом, а затем, когда он становится золотистым, кладу его в фарш, ну, хотя бы, шесть унций, разбиваю туда пару яиц, затем делаю так (перемешивает руками), делаю шарик, расплющиваю его (удар кулаком), потом кладу на сковородку с большим количеством масла, потом ем. Он становится хрустящим снаружи! Но если не добавить соль и перец, будет не так вкусно. Это правда. Я постоянно это ем. И спагетти.

Отменный аппетит Сержа теперь стал и вовсе чудовищным. Это беспокоило Джонатана, у которого было гораздо меньше денег, чем когда ребёнок жил с ним в первый раз, но он не смел сказать об этом. Готовил он всё так же изумительно; и каждые два или три дня они посещали соседний городок, где мэрия построила бассейн, а неподалёку в старых гравийных карьерах – центр водных видов спорта, к которым пристрастился Серж; ему требовалась одежда и многое другое; он читал в постели гораздо больше обычного и проглатывал за вечер две-три маленьких книжки. Месячного жалованья Джонатана должно было хватить на пару недель.

Понятно, что он не мог написать родителям Сержа – он не сомневался, что тогда его заберут.

У него не было ни богатого друга, ни щедрого, ни, уж тем более, богатого и щедрого. Он сказал себе, что придётся воплощать в жизнь импровизированную ложь, которую он сказал Симону: снова заняться живописью – не обязательно писать изысканные полотна по заказу агента и клиентов его "Huns de luxe" – всё, что можно продать быстро и кому угодно. Его мастерство живописца (которому он не придавал значения, но осознавал за собой этот грех) позволяло ему не глядя рисовать пером или кистью самые красивые лесные поляны и самые весёлые деревенские пейзажи, какие можно увидеть в любом супермаркете, не говоря уже об обнажённых женщинах, по части которых он был действительно хорош, часто копируя разрешённые работы, да и шедевры.

Проблемой было именно продать их. Тем более, летом торговля почти умирала. Ему следовало двинуться на юг, к Средиземному морю, делать портреты по вечерам возле кафе. Людям это нравится; он знал, как добиться похожести, очень сильной, или умеренной. Прежде он жил этим целый год, во