Пеликан - Мартин Михаэль Дриссен

_____

Андрей достал камеру и навел объектив на встречный вагон. Тот был еще далеко, но он заметил, что вагон переполнен: головы, плечи и руки торчали из опущенных окошек, люди стояли на ступенях, висели на ручках, а некоторые даже лежали и сидели на крыше. Вагон напоминал фрукт, захваченный роем насекомых. Андрей хотел сделать фотографии, чтобы задокументировать свой вклад в эвакуацию.

Но получилось иначе. Изогнутая траектория сербского снаряда и траектория прямой спускающегося вагона пересеклись как раз в тот момент, когда он нажал на затвор.

Йосип услышал взрыв и увидел, как вагоны встали, не дойдя до половины пути, а потом стали медленно двигаться в обратном направлении, пока балластная жидкость из пробитого резервуара стекала по шпалам. Даже на таком расстоянии он различал постепенно ослабевающий рев и визг сидящих внутри пассажиров, которые двигались обратно к нижней станции. Вагон Андрея шел ему навстречу, но у руля никого не было. Сквозь зияющие пустотой рамы Йосип видел лишь то, что было позади, — поле и дым.

Йосип побежал по платформе, резко дернул дверь двигающегося вагона и заскочил внутрь, чтобы тот не слишком сильно ударился об отбойники, но опоздал.

Тело Андрея покатилось по доскам пола под переднюю скамейку.

Йосип встал на корточки, схватил его за ноги и заботливо вытащил из-под скамейки.

Плохо дело. Грудина раскурочена, на ее месте — одна большая зияющая рана. Глаза Андрей наполовину открыл, он был в сознании, но Йосип сразу понял, что, в отличие от того случая с автобусом, сейчас помощь бесполезна. Он сел на пол и приподнял голову и плечи раненого.

— Спокойно, — сказал Йосип, — я перенесу тебя через горы в хороший госпиталь.

Почти незаметно вагон снова пришел в движение. Йосип поднял глаза и успел увидеть только исчезающий угол навеса. Конечно, люди вышли из вагона на нижней станции, и их с Андреем вес стал решающим: вагон неуверенно спустился в город, будто готовый остановиться, как только приложат хоть малейшее усилие. Но Йосип ничего не делал, он оставался с Андреем на руках на деревянном полу.

Тот открыл губы с причудливым звуком, похожим на громкий поцелуй.

— Как ты? — спросил Йосип, но ответа не расслышал. — Что ты сказал?

— Ничего, — прошептал Андрей.

— Держись, мальчик. Сорняки не гибнут.

Осторожными движениями, будто инвалид, их вагон вошел в разъезд, чтобы уступить место встречному. Сквозь разбитые окна Йосип видел проходящие мимо разбитые окна.

— Они были там? — спросил Андрей.

— Кто?

— Любица и Катарина.

— Надеюсь, я точно не видел.

Андрей скривился, было невозможно понять, то ли ему больно, то ли он улыбается.

— Я… я… старался, — произнес он.

— Знаю. Спокойно, скоро мы будем на месте. Боль?

— Нет, спасибо, ее мне уже… ха-ха… достаточно…

Что это — мужество или отчаяние? По верхушкам деревьев Йосип понял, что они приближаются к нижней станции. Вагон двигался медленно, будто парил. Нужно время, больше времени. Совершенно непонятно, что делать с Андреем, когда они окажутся внизу. Его руки торчали из-под мышек Андрея, по локоть в крови. Он поднял глаза и попытался зафиксировать взгляд хоть на чем-то, но не нашел ничего лучше, чем осколки в полированных рамах. Внезапно у него возникло чувство, будто бы ускользает его собственная жизнь, а не жизнь Андрея.

Они остановились. Другой вагон, наверное, сошел с рельсов или застрял.

Андрей несколько минут не подавал признаков жизни. Йосип осторожно высвободился и встал. Он посмотрел вниз. Выходить здесь неудобно — спуск под ступенькой узкий и крутой.

— Андрей, — деловито сказал он, — мы покидаем поезд. Я тебя вытащу. Как думаешь, справишься?

Андрей вдруг глубоко вздохнул и что-то прошептал; появилось новое вулканическое озеро крови.

— Что? Небо? Нет, до него нам еще далеко. Мы только что вниз спустились. Я открою дверь и вытащу тебя.

Он посадил Андрея на край вагона, а сам встал на щебенку, и порог оказался на уровне его подбородка. Слишком высоко.

— Пойду за помощью, — сказал он. — Постарайся пока не ложиться.

Но Андрей и не пытался. Он сидел, положив большие руки вдоль бедер, болтая огромными стопами, и удивленно смотрел на разоренный дымящийся город. Андрей был таким красным, что походил на клоуна.

Йосип положил руку на ботинок:

— Послушай.

Теперь Андрей смотрел на него нехотя, будто ребенок, которого родители вопросами отрывают от телевизора.

— Я должен тебе кое в чем признаться. Ты меня слышишь, парень?

Андрей чувствовал себя нормально и, несмотря на ту шутку, не ощущал боли, но воспринимал все как-то непривычно: звуки он слышал обрывочно, а то, что видел, выглядело странно, будто был совершенно пьян. Опуская взгляд на широкую струю крови, заливающей брюки, он думал, что, если уж суждено вытечь полностью, хорошо, если это происходит из груди. И он никак не мог понять, что там внизу делает лицо Йосипа Тудмана.

— Я хочу исповедаться, — признался Тудман.

Андрей понимал не все, но считал, что, если тебя пришли навестить в больничной палате, нужно из вежливости проявить интерес. Он до сих пор сожалел, что не запомнил цветы, которые в тот раз принес старик Шмитц.

— Говори, — разрешил он торжественно.

А вдруг он мог стать папой римским — это даже лучше, чем центральный нападающий или герой войны.

Тудман сказал, что ему очень жаль, но Андрей отвлекся, потому что по тропинке поднимались женщины. Три красивые молодые девушки, впереди — крашеная блондинка. Странно, что он раньше их не встречал.

Тудман сказал, что всегда старался делать добро, но человек — существо слабое. Наверное, так и есть, думал Андрей, но какое отношение это имеет ко мне?

— Это был я, Андрей, — услышал он признание Тудмана. — Я все эти годы тебя шантажировал.

Очень забавно, ведь, по его мнению, все было наоборот, но, возможно, он ошибается; так бывает, когда не совсем понял суть фильма, но не хочешь в этом признаться и соглашаешься, что фильм хороший.

— Почему? Почему? — спрашивал Андрей и завороженно смотрел на стайку кроликов, кубарем спускавшихся по склону. Внезапно они замерли в облаке пыли, поднимавшемся над нижней станцией одновременно с большим облаком дыма, и снова заторопились по склону вверх. Он задумался, существуют ли стадионы для кроличьих бегов.

Три женщины оглянулись, туже затянули платки и заторопились наверх. Возможно, одна из них — женщина всей его жизни, подумал он и собрался было помахать или окликнуть, но потом подумал: а вдруг они не желают ничего обо мне знать — я этого не допущу.

— Потому что мне нужны были деньги. Это не оправдание, мне очень жаль, об этом я сожалею больше, чем