Сон Кельта - Марио Варгас Льоса

Неужели Салданья побывал в Путумайо, в огромном регионе, где ведет добычу каучука компания Хулио Араны? Неужели сам сунулся к волку в пасть? По статьям понять нельзя, но точность имен, названий, дат указывает, что он своими глазами видел все, о чем рассказывал. Роджер столько раз перечитывал материалы Салданьи и Уолтера Харденбёрга, что порой ему казалось — он тоже был там.

Он закрыл глаза и увидел это бескрайнее пространство, разделенное на несколько участков-факторий: самые крупные — „Чоррера“ и „Энканто“, у каждой свой управляющий. „А лучше сказать — свое чудовище“. Иначе не назвать людей, подобных, например, Виктору Маседо и Мигелю Лойасе. Оба в середине 1903 года отличались самыми приснопамятными злодеяниями. Человек восемьсот индейцев окайма пришли в „Чорреру“ сдавать собранный в лесу латекс. Взвесив и оприходовав корзины, помощник управляющего Фидель Веларде показал своему начальнику Виктору Маседо, стоявшему тут же, рядом с Мигелем Лойасой, на двадцать пять индейцев, не принесших положенное количество каучука и потому отделенных от остальных. Маседо и Лойаса решили примерно наказать дикарей. Приказав одним своим „мальчикам“ — неграм-надсмотрщикам с Барбадоса — держать остальных индейцев под прицелом маузеров, они велели другим накинуть на провинившихся пропитанные бензином мешковины. И подожгли их. Индейцы вспыхнули факелами. Кое-кому из тех, кто с пронзительными криками катался по земле, удалось сбить пламя, но все равно ожоги они получили чудовищные. Бросившиеся в воду утонули. Маседо, Лойаса и Веларде добивали несчастных туземцев из револьверов. Каждый раз, как Роджер представлял себе эту сцену, у него мутилось в голове.

По словам Салданьи Рока, подобное устраивалось для острастки, но и для развлечения. Им это доставляло удовольствие. Нравилось причинять страдания, соперничать друг с другом в жестокости: это превратилось в пристрастие, в увлечение, развившееся из привычки истязать, избивать, мучить. Напиваясь, они искали предлог, чтобы заняться кровавыми играми. Салданья приводил письмо, в котором один из директоров компании пенял управляющему факторией Мигелю Флоресу на то, что „индейцев убивают для развлечения“, хотя нехватка рабочих рук поистине вопиющая, и напоминал, что „на подобные крайние меры можно идти лишь в случаях крайней же необходимости“. Доводы, приведенные Флоресом в свое оправдание, оказались даже хуже обвинения: „Возражаю: за последние два месяца на моей фактории погибло всего сорок индейцев“.

Журналист перечислял, каким видам наказаний подвергали провинившихся — их пороли, сажали в колодки, отрезали уши и нос, руки и ноги и, наконец, убивали. Расстреливали, вешали, сжигали заживо, топили. Наибольшее количество останков обнаружено в Матансасе, утверждал Салданья. Точное число погибших установить невозможно, но судя по костям, счет шел на сотни и даже на тысячи жертв. Ответственность за них нес Армандо Норманд, молодой человек, всего-то двадцати двух или двадцати трех лет от роду, наполовину англичанин, наполовину боливиец, учившийся, по его словам, в Лондоне. Его именем индейцы уитото пугали детей. В Абиссинии[13]были уволены управляющий факторией Абелярдо Агеро и его помощник Аугусто Хименес за то, что для потехи расстреливали индейцев, хоть и знали, что тем самым безответственным образом лишают компанию рабочих рук.

И Роджер Кейсмент в очередной раз подумал, что при всей удаленности Конго от Амазонии их связывает некая незримая пуповина. Повторялись с ничтожными вариантами одни и те же ужасные злодеяния, вдохновленные корыстью — грехом если не первородным, то с рождения присущим человеку, тайным движителем всех его бесчисленных низостей. Или чем-то еще? Или дьявол все же одержал верх в своей вечной битве?

Завтра будет трудный день, думал Роджер. Консул отыскал в Икитосе троих негров-барбадосцев, граждан Великобритании. Они по нескольку лет проработали надсмотрщиками в компании Араны и согласились дать показания комиссии с тем условием, что их немедленно отправят на родину.

Он спал плохо, но все же при первом свете зари проснулся. И чувствовал себя бодро. Умылся, оделся, нахлобучил шляпу-панаму, взял фотокамеру и вышел из дома, не увидев ни самого консула, ни прислуги. На чистом небе вставало солнце; уже чувствовался наступающий зной. К полудню Икитос раскалится как печь. На улицах появились первые прохожие, катился маленький шумный красно-зеленый трамвай. Время от времени бродячие торговцы-индейцы — раскосые, с геометрическими узорами на желтоватых лицах и руках — предлагали свой товар: фрукты, напитки, обезьянок, попугаев-ара, крупных ящериц, стрелы, деревянные палицы, духовые трубки. Многие бары и рестораны уже открылись, но посетителей пока было мало. Под навесами из пальмовых листьев, раскинувшись, валялись пьяные; рылись в отбросах собаки. „Какая мерзкая, зловонная дыра этот Икитос“, — подумал Роджер. Он довольно долго шагал по немощеным улицам, пересек Пласа-де-Армас с уже знакомым зданием префектуры и вышел на набережную, откуда открывался красивый вид на реку с плавучими островами, а вдалеке, на другом берегу, в солнечном блеске можно было различить рощу высоких деревьев. Там, где набережная обрывалась, переходя в лесистый холм, у подножия которого был возведен дебаркадер, Роджер заметил нескольких босых юношей, играющих в „ножички“. Чтобы голову не напекло, они смастерили себе шапки из старых газет.

По виду это были не индейцы, а скорее чоло. Один, не старше двадцати, был замечательно сложен: при каждом броске стройное тело играло мускулами. Поколебавшись мгновение, Роджер подошел поближе, показал на свою камеру:

— Можно будет вас заснять? — спросил он по-португальски. — Я могу заплатить.

Юноша смотрел на него непонимающе.

Пришлось дважды повторить вопрос на ломаном испанском, прежде чем паренек улыбнулся. Потом о чем-то залопотал по-своему со своими товарищами. И наконец повернулся к Роджеру и щелкнул пальцами: „Сколько?“ Тот пошарил в карманах, выгреб и протянул на ладони пригоршню монет. Паренек глядел на них, мысленно пересчитывая.

Под смех и шуточки остальных Роджер сделал несколько снимков, заставив парня снять бумажную шапку, поднять руки, напрячь мышцы и принять позу античного дискобола. Когда для этого пришлось на миг прикоснуться к его предплечью, Роджер почувствовал, что от жары и волнения его пробила испарина. Обнаружив, что вокруг, разглядывая его, как диковинного зверя, собралась орава оборванных ребятишек, он перестал фотографировать. Отдал монеты юноше и торопливо направился назад, в консульство.

Члены комиссии и мистер Стерз завтракали, рассевшись за столом. Он присоединился к ним, объяснив, что привык каждое утро начинать с хорошей прогулки. Покуда пили водянистый переслащенный кофе и ели жареную маниоку, консул рассказывал, как обстоит дело с теми тремя барбадосцами. Объяснил, что они работали в Путумайо, но вскоре поссорились с „Перувиан Амазон компани“, решив, что им недоплатили. И потому можно счесть, что их свидетельства продиктованы личными обидами. Он предложил, чтобы их показания комиссия выслушивала не в полном своем составе, потому что они наверняка оробеют и рта не раскроют. Решили разделиться на группы по двое или по трое.