Саратон, или Ошибка выжившей - Светлана Стичева

– Я не думаю, ты же знаешь: моё сердце занято!– ответила я, осторожно натягивая похожие на рыболовную сеть колготки.

– Сердце занято, а часики тикают! У тебя хоть подвижки какие-нибудь есть? Ну, с Орловым. После диплома тебя из общаги вытурят, как и всех выпускников. А ты даже про работу ещё не думала, куда будешь устраиваться, где будешь жить. Совсем голову потеряла.

Да, потеряла. Я ни о чём не могла думать, кроме своего синеглазого возлюбленного. Всё, чего мне хотелось тогда – это ловить его взгляды, от которых внутри меня загоралась маленьким огоньком надежда, слушать его голос, отрывистый и высокий, откликавшийся во мне волшебной музыкой, чувствовать его будоражащий запах, сидя на расстоянии локтя на клубных встречах. Я выжидала момент, чтобы сесть рядом с ним будто бы невзначай, для чего караулила Орлова на входе в библиотеку, завязав пустой разговор, что позволял приклеиться к нему до прохода в малый зал и рассадки на стульях. Да и он, казалось, не возражал, ровной приветливой улыбкой поощряя меня на сближение. Я выискивала знаки его благоволения и прокручивала потом у себя в голове, чтобы составить план дальнейших действий. Незаметных и неуклонных. И всё потому, что никак не могла решиться на откровенно-явное проявление чувства или прямой разговор. Я ждала, что первый шаг сделает он. Я и так уже превзошла себя, когда соврала при знакомстве, и когда стала всячески привлекать к себе внимание нарядами и несвойственной мне ранее общительностью. Я просигналила о своей симпатии – дальше действовать должен он. Я хотела, чтобы выбрали меня! А не наоборот. И выбрал не абы кто, а мой милый, желанный Орлов.

С помощью Ксюхи я навела о нём справки: Орлов за всё время учёбы в универе не был замечен ни с кем в отношениях. Это значит, что он, как и я, разборчивый и аккуратный. Ни в какие разгульные связи вступать не склонен, и жизнь свою свяжет с той самой, которая по судьбе! Он тоже заканчивает универ в этом году, потому что брал год академического отпуска, и пока этого не случилось – у меня есть шанс. Шанс, что он одолеет свою природную робость, пунцом заливавшую его щёки при любом начале общения с девчонками. Поймёт, что я готова для него на всё, и меня не надо бояться, а надо просто как-то раз подойти и взять за руку. Что я буду ему верным другом и единомышленницей по жизни, потому, что нам нравятся одинаковые книги и поступки книжных героев. И что я пойду за ним хоть на край света, хоть в дремучую тайгу или жаркие пески, и этот путь начнётся уже совсем-совсем скоро. Именно поэтому я не думала вообще о собственном будущем после диплома. Всё будет зависеть от Фёдора, только от него одного. Даже если он скажет вернуться обратно в Тушинск – я сделаю это. Хотя из наших с ним разговоров о городе детства такое развитие событий никак не вытекало.

О том, что я тоже из Тушинска, я сказала ему в первый же день знакомства на заседании клуба, разгорячённая ложью, что уже понесла меня весенней стремниной. Он, конечно, меня не вспомнил, вежливо приподняв бровь: «Даже так?» После спросил, с кем я общаюсь из земляков – наших-то здесь прилично. Я мотнула головой, и сказала, что на информатике кроме меня никого, а выискивать по другим факультетам мне просто некогда. Видела Ирку и Ленку, Димку и Павлика. Ну, и конечно, Гаврилова. Папа Антона Гаврилова – лётчик, работал на рейсах направления Тушинск – Новосибирск, и через него регулярно передавали посылки для всех студентов из Тушинска. Толстый Гаврилов даже устраивал вечеринки землячества, но мне ни разу туда не хотелось сходить. Мне хотелось как можно быстрее расстаться с прошлым.

Но с Орловым было другое дело, и однажды мы два часа гуляли по вечернему городу, когда после заседания клуба, где мы разбирали «Град обречённый», я подошла и спросила:

– Фёдор, как думаешь, Тушинск наш обречён?

– Думаю, да, – быстро ответил он, – по крайней мере, в том виде, в каком мы его знали и помним.

– А помнишь, как было здорово залезать на деревья, когда поспевал инжир? И съедать его прямо там, сидя на гладких ветках, ногтями взламывая лиловую кожуру и выедая мякоть? Всегда достаточно было пары штук, чтобы наесться, поэтому хватало всем, кто осмеливался забраться повыше.

– Да, в этом был самый смак, – живо включился Орлов, – свежесорванные с дерева фрукты – самые вкусные! А персики, помнишь, «волосатые» персики? Которые надо сразу мыть, чтобы не чесаться? Я однажды забылся и решил натолкать за ворот футболки несколько сорванных персиков, они такие крупные были и спелые. Ну, чтоб домой унести. Так потом два часа не мог мочалкой отмыться, всё казалось, что колется по всему телу…

И мы вышли на улицу и двинулись, не спеша, по тропинке меж златоглавых в лучах закатного солнца сосен, и наперебой говорили, и говорили, и апрельский ледок хрустел под ногами, по розово-синему небу расползались слоистые облака, и я не чувствовала под собою промокших ног в тонких замшевых ботинках. А когда мы прощались в холле моей общаги, я стряхнула капельку с воротника его пальто, вглядываясь в покрасневшие, должно быть, от холода, любимые глаза: «Как насчёт выпить чая? Необходимо срочно согреться!» Но Орлов отступил, развернулся и сказал, что не может, потому что час назад ещё должен был сделать кое-что очень важное. И в глазах его было искреннее сожаление, и я дрогнула, и поверила, и отпустила. А потом я три дня лежала в постели с бронхитом, перебирая драгоценные бусинки воспоминаний этого вечера. Выздоровела – и стала ждать. Ждать продолжения этого разговора, или любого другого, приглашения на прогулку, или ещё как-нибудь провести вместе время, потому что я чувствовала, что не только мне было хорошо тем апрельским ванильным вечером, но и спутнику моему, моему собеседнику, чью симпатию я отчётливо слышала в ласковом «Жанночка».

Мне казалось обидным и странным, что Орлов после этого не изменился, оставался приветливо-ровным при встречах на заседаниях, разговаривал и шутил, как ни в чём не бывало. И не делал ни жеста в сторону нашего с ним сближения. Воспалённый мой разум клокотал от бессилия, и, устав, зацепился за прощальную фразу того апрельского вечера: он сказал, что чего-то там должен, и поэтому должен идти. Точно! У него есть какое-то важное дело, может быть, по учёбе, ведь не зря