Жертва цивилизации - Аркадий Тимофеевич Аверченко

Из-за обеда у него с хозяйкой шла вечная упорная война.

– Я не хочу вашего супа и битков, – говорил он обиженно. – Разве нельзя когда-нибудь дать мне простую яичницу, кусок жаренного на вертеле мяса и добрый глоток вина?

О жаренном на вертеле мясе и яичнице он мечтал давно, но бестолковая хозяйка не понимала его идеалов, оправдываясь непитательностью такого меню.

Он хотел сделать так:

Съесть, надвинув шляпу на глаза, мясо, запить добрым глотком вина, закутаться в плащ и лечь на ковер у кровати, чтобы выспаться перед вечерними приключениями.

Но раз не было жаренного на вертеле мяса и прочего – эффектный отдых в плаще на полу не имел смысла, и помощник счетовода отправлялся на вечерние приключения без этого.

Вечерние приключения состояли в том, что Химиков брал свой вечный кинжал, кутался в плащ и шел, озираясь, в трактир «Черный Лебедь».

Этот трактир он избрал потому, что ему очень нравилось название «Черный Лебедь», что там собирались подонки населения города и что низкие закопченные комнаты трактира располагали к разного рода мечтам о приключениях.

Химиков пробирался в дальний угол, садился, драпируясь в свой плащ, и старался сверкать глазами из-под надвинутой на них шляпы.

И всегда он таинственно озирался, хотя за ним никто не следил и мало кто интересовался этой маленькой фигуркой в театральном черном плаще и шляпе, с выглядывавшими из-под нее тусклыми глазами, которые никак не могли засверкать, несмотря на героические усилия их обладателя.

Усевшись, помощник счетовода хлопал в ладоши и кричал срывающимся голосом:

– Эй, паренек! Позови ко мне трактирщика! Что там у него есть?

– Их нет-с, – говорил обычно слуга. – Они редко бывают. Что прикажете? Я могу подать.

– Дай ты мне пива, только не в бутылке, а вылей в какой-нибудь кувшин. Да прикажи там повару зажарить добрую яичницу. Ха-ха, – грубо смеялся он, хлопая себя по карману. – Старый Матвей хочет сегодня погулять: он сделал сегодня недурное дельце.

Слуга в изумлении смотрел на него и потом, приняв прежний апатичный вид, шел заказывать яичницу.

«Дельце» Химикова состояло в том, что он продал кому-нибудь из купцов-клиентов имевшееся у него на комиссии деревянное масло, но со стороны казалось, что заработанные Химиковым три рубля были обрызганы кровью ограбленного ночного путника.

Когда приносили яичницу и пиво, он брал кувшин, смотрел на свет и с видом записного пьяницы приговаривал:

– Доброе пиво! Есть чем Матвею промочить глотку.

И в это время он, маленький, худой, забывал о конторе, «домашних местах» и квитанциях, сидя под своей громадной шляпой и уничтожая добрую яичницу, в полной уверенности, что все на него смотрят с некоторым страхом и суеверным почтением.

III

Вокруг него шумела и ругалась городская голытьба, а он думал:

«Хорошо бы набрать шаечку человек в сорок, да и навести ужас на все окрестности. Кто – будут со страхом спрашивать – стоит во главе? Вы не знаете? Старый Матвей. Это – страшный человек! Потом княжну какую-нибудь украсть…»

Он шарил под плащом находившийся там между складок кинжал и, найдя, судорожно сжимал рукоятку.

Покончив с яичницей и пивом, расплачивался, небрежно бросал прислуге на чай и, драпируясь в плащ, удалялся.

«Хорошо бы, – думал он, – если бы у дверей трактира была привязана лошадь. Вскочил бы и ускакал».

И помощник счетовода чувствовал такой прилив смелости, что мог пойти на грабеж, убийство, кражу, но непременно у богатого человека. («Эти деньги я все равно отдал бы нуждающимся…»)

Если по пути попадался нищий, Химиков вынимал из кармана серебряную монету (несмотря на скудность бюджета, он никогда не вынул бы медной монеты) и, бросая ее барским жестом, говорил:

– Вот… возьми себе!

При этом монету бросал он на землю, что доставляло нищему большие хлопоты и вызывало утомительные поиски, но Химиков понимал благотворительность только при помощи этого эффектного жеста, никогда не давая монету в руку попрошайке.

IV

У помощника счетовода был один только друг – сын квартирной хозяйки Мотька, в глазах которого раз навсегда застыл ужас и преклонение перед помощником счетовода.

Было ему девять лет. Каждый вечер с нетерпением ждал он той минуты, когда Химиков, вернувшись из трактира, постучит к его матери в дверь и крикнет:

– Мотя! Хочешь ко мне?

Замирая от страха и любопытства, Мотька робко входил в комнату Химикова и садился в уголку.

Химиков, в задумчивости, шагал из угла в угол, не снимая своего плаща, и наконец останавливался перед Мотькой.

– Ну тезка… Было сегодня жаркое дело!

– Б-было?.. – спрашивал Мотька, дрожа всем телом.

Химиков зловеще хохотал, качал головой и, вынув из кармана кинжал, делал вид, что стирает с него кровь.

– Да, брат… Купчину одного маленько пощипали. Золота было немного, но шелковые ткани, парча – чудо что такое!

– А что же вы… с купцом сделали? – тихо спрашивал бледный Мотька.

– Купец? Ха-ха! Если бы он не сопротивлялся, я, пожалуй, отпустил бы его. Но этот негодяй уложил лучшего из моих молодцов – Лоренцо, и я, ха-ха! – поквитался с ним.

– Кри… чал?.. – умирающим шепотом спрашивал Мотька, чувствуя, как волосы тихо шевелятся на его круглой голове.

– Не пикнул! Нет, это что… Это – забава по сравнению с делом старухи Монморанси!

– Какой… Старухи? – прижимаясь к печке, спрашивал Мотька.

– Была, брат, такая старуха… Мои молодцы пронюхали, что у нее водятся деньжата. Хорошо-с… Отравили мы ее пса, один из моей шайки подпоил старого слугу этой ведьмы и открыл нам двери… Но каким-то образом полицейские ищейки пронюхали. Ха-ха! Вот-то была потеха! Я четырех уложил… Ну и мне попало! Две недели мои молодцы меня в овраге отхаживали.

Мотька смотрел на помощника счетовода глазами, полными любви и пугливого преклонения, и шептал пересохшими губами:

– А сколько вы, вообще, человек… уложили?

Химиков задумывался.

– Человек… двадцать, двадцать пять, не помню, право. А что?

– Мне жалко вас, что вы будете на том свете в котле кипеть…

Химиков подмигивал и бил себя кулаками по худым бедрам.

– Ничего, брат. Зато я здесь, на этом свете, натешусь всласть… А потом можно и покаяться перед смертью. Отдам все свое состояние на монастыри и пойду, босой, в Иерусалим…

Химиков кутался в плащ и, мрачный, шагал из угла в угол.

– Покажите мне еще раз ваш кинжал, – просил Мотька.

– Вот он, старый друг, – оживлялся Химиков, вынимая из-под плаща кинжал. – Я таки частенько утоляю его жажду, ха-ха! Любит он свежее мясо… Ха-ха!

И он, зловеще вертя кинжалом, озирался, закидывал конец плаща на плечо и худым пальцем указывал на ржавчину,