Жертва цивилизации - Аркадий Тимофеевич Аверченко

– Так, по-вашему, в воду?

– В воду.

Рюмин хладнокровно отошел и сел поодаль, на камень, делая вид, что не смотрит. А Пампасов принялся ходить нерешительными, заплетающимися ногами вдоль берега, изредка останавливаясь, смотря уныло в воду и шумно вздыхая. Наконец он махнул рукой, украдкой оглянулся на приближающихся к нему двух гуляющих, снял пиджак и, нерешительно ежась, полез в воду.

– Что он делает? – в ужасе воскликнул один из гуляющих. – Это безумие! Нельзя допустить его до этого.

Со своего места Рюмин видел, как к Пампасову подбежал один из гуляющих, вошел по колено в воду и стал тащить самоубийцу на берег. Потом приблизился другой, все трое о чем-то заспорили. Кончилось тем, что двое неизвестных взяли под руки Пампасова и, дружески в чем-то его увещевая, увели с собой.

До Рюмина донеслись четыре слова:

– Я милостыни не принимаю!..

Дурная наследственность

Жена пришла в кабинет мужа и, упав в кресло, глухо зарыдала.

– Что случилось? – в ужасе спросил муж.

– Сын… Ваня… Горе! Горе наше…

– Заболел, что ли?

– Нет, не заболел, – сдерживая рыдания, отвечала мать. Устремила распухшие заплаканные глаза на лампу и, сквозь всхлипывания, стала тихо рассказывать:

– Вчера еще вечером… ничего не было заметно… Поужинал, как всегда, лег спать. Нынче тоже… пил чай… гулял. А недавно… приходит ко мне… часа два тому назад… Не узнаю: глаза так странно блестят и руки болтаются, как на ниточках… «Что ты, – говорю, – Ваничка?» «Маменька… – говорит он мне. – Маменька! Извините, – говорит, – меня, но я буду писать драму!»

Муж судорожно вскочил, и кресло с глухим стуком отлетело в сторону.

– Что-о?!!

Жена покорно и скорбно качнула головой.

– Да, говорит: «Драму хочу писать». – «Ваничка, – говорю я ему, – Ваничка! Подумай, что тебе такое вскинулось! Мыслимо ли? Я обер-офицерская дочь, отец в банке служит, а ты…» И заплакала! Слезы у меня – кап-кап! «Что же ты с нами, старыми, делаешь? Зачем фамилию нашу позоришь?» – «Маменька, – говорит, – такая уж моя судьба, чтобы написать драму».

Наступила жуткая тишина.

Отец, склонившись на стол, тихо, беззвучно плакал.

– Господи! За что? Того ли я ожидал себе на старость? Да лучше бы я тебя своими руками в колыбе…

Он схватился за голову.

– Это мы сами виноваты! Подумали ли мы о том, какую наследственность даем своему ребенку? Могли ли мы жениться, когда у меня тетка была слабоумная, а отца твоего уволили с военной службы за алкоголизм?! За грехи предков… Ха-ха-ха!

Жуткий хохот обезумевшего от горя отца гулко прокатился по кабинету.

* * *

В маленькой мрачной комнате сидел за столом молодой человек и, пугливо озираясь, писал.

Около дверей то и дело беззвучно шмыгала его мать и, вытирая красные глаза, шептала мужу, уныло сидевшему в уголке кабинета:

– Пишет! Второй акт дописывает!

– Пишет… Воззри, Господи, яко на Иова многострадального! Ты видишь – не ропщу я… Все в руце Твоей!

Время от времени молодой человек, опустив голову, проходил в кухню, выпивал пересохшими губами кружку воды и опять возвращался к столу.

– Ваничка… – простирал к нему руки отец. – Ваничка! Дитя ты наше разнесчастное!

Скоро новость о том, что молодой человек пишет драму, разнеслась по всей улице. Когда он однажды спустился в лавочку, чтобы купить бумаги (прислуга категорически отказалась от этого), лавочник встретил его угрюмо и неприветливо:

– Родителей ваших знаю, достойные люди… А вы накося, что выкидываете… Драму пишете!

Молодой человек улыбнулся бледной виноватой улыбкой и попробовал отшутиться:

– Тебе же лучше, Кузьмич: на бумаге деньги заработаешь!

– Не хочу я этих денег ваших. Проклятые это деньги! Душу они выжгут.

Когда молодой человек возвращался домой, его встретила ватага мальчишек.

– Глиста чертова! Драму пишет!

– Энтот?

– Он самый. Дармодел, кочерыжкина голова!

– Свистни его камнем. Фьють!!!

– Улюлю!

Под ноги ему полетели камни, палки.

Молодой человек побежал домой, но под воротами дворник выплеснул ему на голову из чайника кипяток, будто бы нечаянно… А соседская кухарка, поднимаясь по лестнице, увидела его, покачала головой, сунула ему в руку копейку, перекрестилась и прошептала:

– Несчастненький…

* * *

Когда он дописал четвертое действие, мать его не вынесла потрясения и тихо умерла со словами прощения на добрых материнских устах.

Окончив драму, молодой человек завернул ее и, крадучись, пошел в цензурный комитет.

– Что прикажете? – встретил его курьер.

– Драму принес.

– Фу-ты, пропасть! А я думал, что… Нечего здесь… Пойди, на приступочках посиди. А то тут одежа висит, как бы ты не стянул грешным делом.

Он вышел, сел на ступеньках и, худой, с поджатыми губами, упорно сидел два часа.

Потом пришел цензор. Молодой человек назвал свое имя и протянул цензору руку, но тот спрятал свои руки в карманы и, брезгливо глядя на рукопись, сказал:

– Драма?

– Драма!

– Зачем?

– Так.

– Вы сапоги умеете чистить?

– Нет…

– То-то и оно. Сапог не умеете чистить, а драмы пишете… Не глядели бы мои глаза на эту публику. Уходите!

* * *

Потом он принес свою драму в театр, антрепренеру. Как раз шла генеральная репетиция, и плотники переставляли декорации. Узнав, что он принес драму, они потихоньку уронили ему на голову боковую кулису, а потом опустили под ним люк.

Он кротко вынес все это и, сопровождаемый насмешками и бранью, добрался до антрепренера.

– Чем могу служить? – спросил антрепренер.

– Я вам драму принес.

– Дра-аму? Для чего же она нам, ваша драма?

– Поставить бы у вас?

– Да для чего же мы ее будем ставить?

– Другие же драмы вы ставите? – робко спросил молодой человек.

– Сплошная дрянь! Ставлю потому, что нужно же что-нибудь ставить.

– Хе-хе! – заискивающе засмеялся молодой человек. – Вот, может, и мою поставите. Позвольте вам ее вручить!

Антрепренер взял завернутую в толстую бумагу драму и, не разворачивая, осмотрел сверток.

– Тоже дрянь! Не подойдет.

– Но ведь вы еще не читали?!

– Да уж я знаю, будьте покойны! Наметался на этом деле. Скверная драма. Наверняка провалится. Савелий, проводи их.

* * *

Возвращаясь обратно, молодой человек купил портфель, пришел домой и положил написанную драму в этот портфель. Потом спустился вниз, купил в лавочке бумаги и принялся писать новую драму.

Отец, сидя в своем кабинете, долго крепился. Наконец, однажды, когда сын писал четвертую драму, он потихоньку зашел в его комнату, упал перед ним на колени и хрипло зарыдал:

– Ваничка, прости, Христа ради, меня и твою покойную мать! – сказал он, плача. – У меня тетка слабоумная, а у нее отец алкоголик… Прости нас.

Дачный театр

В каждом дачном театре есть