Системные требования, или Песня невинности, она же – опыта - Катерина Гашева

– Куда ты потом?

– В Америку.

– Кру-уто! Статую Свободы посмотришь, Голливуд…

Скворцов приложил к замку таблетку домофонного ключа. Прозвучала трель, но дверь не открылась: кто-то придержал ее изнутри. Потом трель прозвучала еще, и наружу высунулась востроносая старушечья физиономия.

– Вы это к кому? – недоверчиво вопросила она. – У нас таких нету.

При желании Скворцов мог бы выдернуть старуху вместе с дверью. Ему и ключ нужен не был, хватало усилия на рывок, чтобы победить электромагнит, даже если повесить на него эти добавочные живые полцентнера.

Но устраивать скандал при девочке не хотелось.

– К Орловым мы, – сказал он максимально доброжелательно. – Вон, дочка их.

Бабка отважилась выглянуть. Ее живое, богатое на мимику лицо скривилось в жалобной гримасе.

– Ох ты ж господи, жива девка. А эти… сами-то где?

– Эти на пээмже[48], – ответил Скворцов и шагнул в подъезд.

Внутри квартира оказалась ободрана практически до голых стен. Было понятно, что вся мебель, кроме самой убитой, уже нашла новых хозяев. Хорошо хоть видавший виды кухонный стол, табуретка и два беспородных стула внимания мародеров не привлекли.

В комнате на обоях виднелись светлые квадраты – следы фотографий или картин. Картин, наверное. Манера держать на стенах память о прошлом в это прошлое и канула. Время электронных носителей сделало мир быстрым и беспамятным.

Пока девочки под присмотром Лиса продолжали делиться впечатлениями за печеньем и соком, Скворцов вышел на балкон, но закуривать не стал. Не хотелось. Зачем он притащил Марусю сюда? Что увидеть, что обрести?

Этих ответов у Скворцова не было, кроме казенной формулы «выполняю волю…». Эх, была бы Маруся здорова и счастлива, повез бы он ее сюда? Да ни в жизнь… Ну так не ссы, здоровая и счастливая, она к тебе бы и не приблудилась.

Почти дотлевший до дневной нормы желтушный рассвет делал пейзаж малой родины с терриконами пустой породы по краю горизонта каким-то особенно инфернальным.

Приотворилась дверь, и на балкон выглянула Маруся. Лицо задумчивое, в руке – какая-то дешевая побрякушка.

– А я вот нашла в комнате. Мне ее мама два года назад дарила. – Девочка помолчала. И вдруг вскинула на Скворцова бешеные глаза. – Я правда умру? Правда никак-никак не спасти?

Глава 13

Разговоры на кухне

Почему, когда я спрашиваю у мамы о чем-то важном, всегда зима, вечер? Нет, мы, конечно, разговариваем и летом, и с утра, и вообще когда вздумается, но тяжелые или важные разговоры происходят обычно так.

– Мам, а у нас в семье никто, случайно, с Афганской войной не связан?

Мама сидела в кресле, читала. На подоконник валился снег.

– Откуда вопрос? – спросила она. Чересчур быстро спросила.

Я не ответила, она тоже молчала, отложила книгу, встала, открыла форточку, закурила. Все же она слишком много курит. Может, потому, что у нее всегда с собой сигареты, зажигалка и маленькая дорожная пепельница.

Сейчас ее лицо было в тени. Кухонная лампа с непрозрачным жестяным абажуром дает уютный такой конус света, но, если встать, выше плеч уже почти не видно.

– Сны мне снятся, – пояснила я. – Странные. Страшные, наверное. Афганистан, война, и я там. Будто я военный, или медсестра, или подыхаю в госпитале. Все реально.

Мама выдыхает дым.

– Ты не пересмотрела кино? «Чистилище»[49], «Афганский излом»?[50] Что там еще? – Было видно, что она пытается перевести все в шутку, но выходит натужно.

– Я оттого и начала. Раньше вообще такого не смотрела и не читала.

Пауза повисла, как слоистый сигаретный дым. Мама разогнала его рукой.

– Твой папа там был, – сказала она. – В Афганистане. Мы даже еще не встречались, когда он вернулся. И расстались не потому.

– Папа? – сказала я.

Странно, что я ни разу не подумала об отце. Хотя почему странно? Он ушел, когда мне было-то всего четыре. И про Афган со мной точно не говорил.

За окном стреляли. Привычное дело. Страна тренировалась отмечать новогодние праздники.

– Я тебе не рассказывала, – сказала мама, чуть извиняясь. – Хочешь, поговорим?

– Не знаю, – ответила я осторожно. – Может, тебе неприятно…

Она стояла у окна спиной ко мне. В руке дымилась очередная сигарета.

– Нет, – обернулась она с улыбкой. – Вовсе нет. А про Афган он и со мной не говорил. Почти. Иногда только – я просыпаюсь, а он не спит. Смотрит на меня, не моргает. Спрашиваю: «Ты чего?» Молчит.

У себя в комнате я залезла на письменной стол и стала глядеть в окно. По облакам метались отблески фейерверков. Они были красные и почему-то очень напоминали взрывы, которых я никогда не видела. Я сидела и думала об отце.

Помню, я маленькая смотрю из коридора в кухню, а в кухне папа в черно-красном халате. Будто цыган. Халат этот потом, когда они развелись, еще долго висел на двери ванной комнаты. Но это я не о том. В воспоминании мне два года, я смотрю из темного коридора, а папа ест макароны прямо со сковороды. Я тоже хочу есть. А у него такие прекрасные макароны, что я глотаю слезы. Молча глотаю. Я упрямая.

Вот он замечает, поднимается из-за стола. Большой, громадный. Брови насуплены.

Он идет к холодильнику и достает яблочное пюре. И так же, без улыбки, сажает меня в стульчик и выдает ложку.

Пюре вкусное. Я ем, а он смотрит. Не возвращается к макаронам. Просто смотрит. У него на руках темные волосы. А глаза светлые. Так мы сидим едим в молчании.

Еще помню посылки. Его мама – она жила далеко, и мы почти никогда не виделись – вязала мне свитеры; мне очень нравился оранжевый с тремя розочками. А еще приходили курага, изюм, орехи – грецкие и арахис. Когда я пошла в школу, посылки прекратились.

Мама заглядывает в комнату с полотенцем в руках. Только что мыла посуду.

– Давай кофе сварганим? – предлагает она.

Свет на кухне уютный. Джезва пыхтит от гордости.

– Отец ведь куда-то уехал далеко?

– Да, в Латвию. Он, знаешь, принял мусульманство.

– Ну и что? Зачем уезжать-то? У нас что, мечетей мало? Половина Урала – татары.

Мама снова улыбается:

– Он очень боялся, что его сюда засосет. Не знаю, как еще сказать. Мне ведь он тоже не особо объяснял.

– Жаль. – Я взяла чашку. – Если это травма по генетической памяти, мне бы было интересно с ней поразбираться.

– Слушай, – мама долила себе и мне кофе, – у вас же на факультете все психологи. Сходи к Денису. Или к Марине Тимергалиевне, ты о ней