Разрыв - Джоанна Уолш

— вот единственный выбор, который ему остается. Наконец он замечает, в чем дело, и признается самому себе в роковой истине; отныне его единственная утеха в том, чтобы заставлять чувствовать свою власть и открыто делать зло ради зла{48}.

Стендаль. О любви.

Я отказывалась признавать, что мне с тобой скучно, упрямо следуя установке взрослых: если кто-то кажется тебе скучным, это провал твоего воображения. Но теми вечерами в барах, когда ты как заведенный повторял свои упрямые трюизмы, я, отказываясь заглотить наживку, изо всех сил старалась наскучить тебе в ответ. Специально ли ты нагонял на меня скуку, чтобы снять с себя ответственность за отторжение? Или это я выбрала скуку в качестве своего орудия насилия? Или мы просто убивали время, потому что время у нас имелось, а убивать в нем было больше некого?

Ты распадаешься на фрагменты, сказал ты. Скучающий разбирает на части в поисках хоть какого-то смысла, пока они не начинают казаться попросту поломанными, гнилыми: вот когда просачивается отвращение. Испытывая к тебе отвращение тоже, я позволяла тебе находить меня скучной, пока наконец не перестала представлять интерес для нас обоих.

Я была твоим Эхом, зеркалом. Зеркало никогда не скажет, что заскучало, даже отражая самый унылый угол, паутину, выцветшие обои. Может быть, зеркала и не знают скуки. Но разбитое зеркало отражает только фрагменты. Разбей меня — и ты разобьешься сам. Любой разозлится, увидев детально свое прошлое. «Кем, — сказал ты, перетряхивая мои обломки, — ты вообще себя возомнила?» Вряд ли это можно было назвать вопросом (оживут ли кости сии?[49]), и в тот момент, когда ты это произнес, я не смогла ничего придумать. Поэтому ты приписал мне ложь: «Ты — никто. Готов поспорить, ты бы переспала с кем угодно». Внимательно осмотрев себя, я обнаружила, что ничто из этого не было правдой, и на короткий миг стала свободной. Но от тебя всё еще никуда не деться. Если даже я откажусь быть такой, какой, по-твоему, я была, мне придется быть той, кем ты меня не считал. Даже сейчас твое чувство, что я тебе наскучила, создает негативное изображение своей негативной сущности. И каждый раз, когда мне становится скучно от цикличного воспоминания о тебе, я думаю о том, что ты для меня значил, — еще одно двойное отрицание — мне снова интересно. Ты интересен мне, потому что с тобой я позволяла себе больше свободы, чем с кем бы то ни было. Как бы скучно нам ни было друг с другом, рядом с тобой я не была скучной себе.

Но чем больше пространство между нами, тем труднее удерживать тебя от распада и тем кропотливее становится процесс курирования твоих отмороженных слов в некое подобие связности, которое можно было бы продолжать любить. Ты пишешь всё реже, и промежутки между твоими сообщениями увеличились настолько, что ты начал распадаться на части, и, раз это происходит с тобой, боюсь, меня постигнет та же участь.

В поскучнении от чего-либо нас удерживает само скучное, мы еще не отпустили его или же по каким-то причинам принуждены, привязаны к нему, даже если до этого предались ему свободно{49}.

Мартин Хайдеггер. Основные понятия метафизики.

Продолжаю заклеивать твои трещины остатками того, что я, кажется, по-прежнему зову любовью. Я могу заклеить тебя всего — твои глаза, твой рот. Могу сделать из тебя мумию, некоторую приемлемую сущность, за которую я всё равно не хотела бы цепляться (если мы опять встретимся, твоя реальность может меня по-настоящему разозлить), ведь это всё равно что оставить советские статуи на их прежних местах, или сваять новые, дав им грандиозные, но общие, не обладающие историей имена. Это никуда меня не приведет, а я не могу никуда не двигаться в мире, где всё столь очевидно движется куда-то, даже тут, в Софии, где вокруг статуй в парке так быстро появляются цветы на клумбах, а вокруг них — тропинки, где редкие пешеходы циркулируют по круговым перекресткам. Я заново соединяю причины со следствиями, как пусковые провода автомобиля, как трубки на аппарате жизнеобеспечения, в новые смысловые узлы, ни один из которых не имеет никакого отношения к тебе. Я начинаю создавать истории о себе, обходя тебя стороной. Можно ли считать, что я двигаюсь дальше?

Ты сказал: «Не знаю, почему я так на тебя разозлился».

Возможно, потому что я сказала тебе, что мне с тобой скучно.

Возможно, это было последнее, что я сказала тебе лично.

Ты убиваешь время, только когда тебе скучно, а тебе наверняка было со мной до смерти скучно. Противоположность убийства времени — его трата. София хотела бы, чтобы я тратила больше времени — на парки, рестораны, торговые центры, — но эта столица пока не научилась капитализировать время: у нее не выходит закрепить желание с помощью слов из рекламных проспектов и заставить меня за это платить, хотя она и пытается. Я проходила не только мимо монументов женщинам, но и мимо других монументальных женщин на вывесках казино и стрип-клубов, которых зовут не НАДЕЖДА и ДРУЖБА, а СЕКС и ДЕНЬГИ. Женщины на вывеске «МОДЕЛЬНОЕ-АГЕНТСТВО-ДЕВУШКА-НАПРОКАТ» выглядят точь-в-точь, как женщины на рекламе журнала Business Girl, которой обклеен новостной стенд, и это сбивает меня с толку. Тем временем город изо всех сил старается наскучить своим гостям, а заодно и жителям, которые несомненно видели слишком много альтернативной формы скуки — насилия.

Мгновение (Der Augenblick) — не что иное, как взгляд (Blick) решимости, в которой раскрывается и остается открытой вся ситуация какого-либо действия{50}.

Мартин Хайдеггер. Основные понятия метафизики.

Набрела на огороженный летний домик с коваными завитушками, пятнами витражей, запятнанными каплями граффити цвета мочи, и вот он — моргнешь и пропустишь, — тот момент, когда я могу приоткрыть скуку, отворить ее клещами жизни и вытащить себя из ее железной пасти.

4 мая

На следующее утро я снова жду — на этот раз автобус, который отвезет меня в Будапешт. Мои попутчики — хмурая толстая девушка в блестящих легинсах и расшитом пайетками топе, спадающем с одного плеча, две худые женщины, доедающие остывающий фастфуд из коричневых бумажных пакетов, несколько крупных бритых налысо мужчин, курящих и пьющих кока-колу, — суденышки уединенности. Мы все качаемся на волнах того, что внутри, не имея ни общего языка, ни надежды на диалог. Автобус опаздывает, и нам всем скучно, это ожидание совсем не похоже на то, что было