Термитник 2 – роман в штрихах - Лидия Николаевна Григорьева

распили потом на продуваемой платформе в ожидании электрички. «Нужно было нам оставить и бутылку, и сладости на тумбочке в прихожей, – сказал муж, – может, застеснялся, а выпил бы потом или домой отнёс. А так подумал, небось, что мы жлобы столичные».

Вот как бывает. Насорил в прошлом, не успел подмести за собой, будь готов поскользнуться на оставленной тобой банановой корке. И смотри, голову не сломай.

Эта работа была ей очень нужна.

И она подрагивающими руками протянула свои документы начальнику отдела внешних сношений культурного фонда имени того самого, ну, ясно же, какого писателя.

98. Бюст генерала

Как-то слишком быстро стали мелькать дни. Слишком быстро стала высыхать глина, размятая для лепки этой заказной работы: бюст генерал-полковника интендантской службы для музея в родной генералу чувашской деревне. Получить этот заказ было непросто. За него пришлось молодому скульптору побороться с братьями по цеху. Безденежье в пандемию всех уравняло, и народных художников, и не народных. А что за дело москвичам до чувашской деревни, вообще не понять. Ему самому всю жизнь наплевать было, чуваш он, мордвин или удмурт. Дитя полуязыческого Поволжья. Деревни там через раз то русские, то татарские, то чувашские. А леса вокруг вообще марийские. Непроходимая тайга с настоящими лешими, водяными и русалками. Это все местные знают. А приезжим и знать не стоит. Или не поймут, или испугаются.

На открытие памятного бюста прилетел из Бостона внук генерала. Спесивый такой. Финансист, как оказалось. Но скупой до неприличия, как и вся его родня, всё ещё живущая в Красных Ключищах, откуда все они родом. Пришлось и скульптору приехать в родные места, на открытие этой своей полухалтурной лепнины, впрочем довольно умело сделанной. Не придерёшься. Главное, внук должен был остаток гонорара за работу выплатить. А то почти весь задаток пришлось за мрамор для бюста и чёрный карельский гранит для пьедестала отдать. Худо-бедно, рассчитался америкос, толстосум заокеанский. Ни копейки сверху. Даже руку не пожал. Ни слова доброго. Зыркнул из-под бровей, насупился. Ну один в один его дед! Угадал художник, припечатал интендантское племя. Хмурится с пьедестала генерал. Недоволен чем-то. Хоть и много добра накопил, подарков от него деревенская родня отродясь не видела.

Все думали, внук его американский денег на новую школу даст, а он вместо этого сразу после митинга развернулся и на трёх джипах с начальством местным в марийскую тайгу поехал на пикник со стрелялками по лесному зверью. Так, низачем. Для удовольствия барского. Что там доподлинно случилось, так никто и не узнал. Вернулись из марийки (так местные по-домашнему эти места зовут) только два джипа. Третий, сказали, невозможно ничем, никак и никогда из лесной трясины вытащить. Этот их гость лихачом оказался. Сам на джипе за лосем погнался по широкой просеке, да не там свернул. А ведь только местные знают, что это и не лось вовсе, а призрак лося. Это обманка такая туманная. Для тех, кто пришёл, чтобы убить… тот и убитым стать может. Чужаков этот древний лес не любит.

Да и бюст генерала недолго простоял на пьедестале. Мрамор ли оказался фальшивым или что иное, но со временем голова стала крошиться. Денег ли мало заплатил заказчик или иное что. Но стоит там теперь только постамент из чёрного гранита.

99. Жизнь удалась

Она всегда думала, что семья – это когда на большом обеденном столе стоит фарфоровая супница, и домработница Глаша разливает рассольник по красивым глубоким тарелкам. И она попала именно в такую семью. Её удивило только то, что тут не было домработницы. И уже через неделю после возвращения из медовой поездки в Сочи, суп домочадцам разливала сама Рита. То есть: родителям мужа, двум братьям-близнецам, мужу Сереже и себе самой. Более того, она же этот суп сама и приготовила. Это было трудное счастье. Академическая среда, все работают, учатся с утра до ночи. А хозяйством до Риты, похоже, успевала заниматься свекровь, с радостью загрузившая теперь этими заботами молодую невестку. Сейчас уже и не вспомнить, как Рита всё успевала: аспирантура, защита диссертации, рождение близнецов. Похоже, это было привычное, генетическое для этой семьи событие. Никто не удивился. Как не удивлялись и тому, что Рита после работы успевала и в магазин зайти, и в очереди постоять, и тяжёлые сумки домой принести, и ужин приготовить. А утром встать ни свет ни заря, нажарить сырников, умыть, одеть и оттаранить орущих близнецов в детский садик. Вот, правда, забирали детей оттуда все по очереди, как-то договаривались. Очень уж любили домашнее жаркое или котлетки куриные на ужин. Рита много и вкусно готовила. Стол, правда, накрывала свекровь. Она слишком дорожила дорогими обеденными и чайными сервизами мейсенского и севрского фарфора. Всё в этом доме – от квартиры в сталинской высотке в пять просторных комнат до мебели красного дерева и бокалов богемского хрусталя – было для этой семьи чем-то естественным, как воздух. Отец мужа – полный академик, его жена, руководитель отдела в Минздраве, младшие братья, сотрудники закрытого НИИ. И её муж, быстро ставший авторитетным архитектором, увенчанным призами и премиями. Рита не имела права отстать и после успешной защиты диссертации довольно быстро стала доцентом. На другие научные подвиги её уже не хватило.

Они были видной парой. Почему это – были? И есть! Вот он идёт ей навстречу по Веймару. Издалека виден. Про таких говорят: крупный мужчина. Но он и человеком оказался крупным. Президент Международной архитектурной академии, и… всего не перечислить.

Когда родители умерли, дети выросли, а братья мужа уехали по контракту в Силиконовую долину, в опустевшем семейном гнезде Риту неприятно оглушила небывалая тишина. И тогда она ушла с кафедры и стала сопровождать мужа в его поездках на конгрессы и конференции по всему миру. Вот и сейчас на ратуше в Веймаре перезванивались колокольчики. Настоящий карильон из 35 колокольчиков, памятного ей по домашнему обиходу, мейсенского фарфора. Жаль, что большая семейная супница давно разбилась. Но ведь жизнь удалась. Или всё же тут что-то не так…

100. Сладкая сдоба

Старая любовь, это как засохший коржик. Внутри вроде бы всё ещё сдобный и сладкий, а сверху уже крошится. Неудобно как-то. Приходится стряхивать с одежды. Но отряхнуться и уйти не получится. Останутся крошки за лацканом пиджака или пятно на атласной кофточке. Это называется: память. А новая сдоба с кремом внутри, воздушный эклер, волнующий воображение, эту память затмит собой не сразу. Проверено, хоть к