Хрустальный желудок ангела - Марина Львовна Москвина

«Москвич» сгорел в семь минут.

– Как живое существо, – горевал Леонтий. – Бибикнул мне, помигал фарами…

Подошли милиционеры: хлопали его по плечу, сочувствовали, смеялись.

Телевизионщики спешили на работу, не обращали внимания, думали, идет съемка.

А у нас, у комедиантов и плясунов, настроение, конечно, испортилось. Хотя Леонтий (артист!) надел камзол с огромными карманами, набитыми печеньем и вафлями, шелковые чулки, рубашку с кружевным воротником, золотую бабочку – сверкал, искрился, как жар-птица…

Козел, невзирая на канонически сатанинский вид (ему только в Иудейской пустыне бродить в качестве козла отпущения), блистательно исполнил весь набор фортелей и трюков. И зверь, и дрессировщик на славу отработали съемочный день.

Одним словом, вечер. Надо увозить козла, а машины нет. И мы тоже не сообразили после пожара заказать «уазик», такое все испытали громадное потрясение.

Выходим на улицу: я, Леонтий в каком-то сером тюремном ватнике с сияющим камзолом, небрежно перекинутым через плечо, и на цепи этот человек ведет козла. Дождь хлещет проливной, а ведь была, черт возьми, середина декабря.

Стали на дороге в темноте втроем ловить такси. Вымокли, замерзли, покрылись ледяной корочкой – никто не остановился.

Тогда мы решились на отчаянный шаг – проникнуть в метро.

Сиротской походкой я двинулась к суровой женщине с красной фуражкой на голове, замурованной в стеклянной будке:

– Это цирковые артисты, – говорю я жалобным голосом. – Фургон у них сгорел. А до дома буквально две остановки…

– Животных нельзя, – ответила она твердо. – Тем более без намордника.

– Он же козел! – говорю я. – Они не носят намордники.

– Нет, и всё!

Леонтий – понизив голос:

– Я вам заплачу. Сделайте для нас исключение. Это очень смирный, психически уравновешенный козел. Он два раза ездил на съемки на Черное море, имел отдельный номер в пансионате работников Госплана и зарекомедовал себя с самой лучшей стороны.

Козел стоит – с ноги на ногу переминается, желваками играет, угрюмый, мускулистый, на железной цепи, глаза у него один желтый, другой зеленый, зрачки горят, как угли в печи, а рога такие, сразу ясно, что этот черт косматый по каждому поводу имеет свое собственное мнение. Причем готов его отстаивать с пеной у рта.

В конце концов Леонтий выложил последний козырь дьявольской силы.

– А на рога, – сказал он, – я ему надену целлофановый пакет, как на лыжные палки.

Тут нас – под свист и улюлюканье – с позором, со скандалом выдворили из метро.

Мы опять вышли на дорогу, но теперь разделились на две группы.

Я – стою, голосую, а Леонтий с козлом прячутся в кустах.

Неожиданно из дождливой декабрьской мглы на мой зов откликнулся какой-то тарантас.

Я распахиваю переднюю дверь, потом заднюю и тоном, не терпящим возражений, говорю:

– Нам нужно с вами подвезти одного козла.

Он:

– А?.. Что?..

В это время Леонтий с козлом с разбегу запрыгивают в машину.

– Но вы ведь сказали – …одного! – обиженно пробурчал шофер.

Редко мы виделись, очень редко, и с каждым годом всё реже. У меня появился возлюбленный Славик, чемпион мира по буги-вуги. Мы с ним ночами танцевали в Университете. Помню, он говорил мне, что буги-вуги – это исключительно парный танец, иначе, действительно, только окурки хорошо гасить. Женщины туда приходили огромные, в широченных юбках, а мужчины – крепенькие, коренастые, как медвежата. Мы часами отплясывали буги-вуги, а в перерывах я читала всем наизусть «Графа Нулина».

Но всё равно забыть Леонтия было невозможно, потому что в любом отечественном кинофильме в какой-то момент обязательно взлетал петух на забор, садилась на колени героя кошка, расхаживал по карнизу голубь. И почти всегда в этом случае за кадром стоял Леонтий с ливерной колбасой или горстью пшена и незримо руководил процессом, о чем красноречиво свидетельствовали титры.

Иногда я получала от него письма. Буквы там вечно разъезжались, чернила расплывались. А смысл был примерно такой:

Здравствуй, моя птица! Пишу тебе в поезде, еду в Винницу на съемки. Ты уж прости за почерк, но поезд качает и меня тоже, ты, я надеюсь, поняла, какой я езжу в поездах международного значения?! Я еду в Винницу на съемки по свинскому делу, буду снимать свиней. Много. Черт, как этот поезд толкается. А в ресторане пива нет. Целую тебя крепко.

Огромный привет от Огурца.

Твой Леонтий

И он по-прежнему лелеял мечту о феерическом номере с медведем, которым давно собирался потрясти мир. Вот только медведя у него всё не было. Так, в общем, предлагали разную живность: однажды попросили из какой-то конторы забрать пятилетнего шимпанзе. Леонтий приезжает: сидит шимпанзе в клетке – здоровый, плечи накачанные, волосатый, взгляд злой, человеческий, такой мужик-урка.

– Мне просто не по себе стало, – Леонтий говорит. – Я вообще обезьян не люблю. А он мне смотрит в глаза, поднял тарелку – там у него лежала алюминиевая тарелка, – поссал и повернулся ко мне спиной. Я взял свою шапку, портфель и ушел.

И вдруг он мне звонит: – Мальвина! Выручай! Я привез медвежонка из Сибири, три месяца с геологоразведочной экспедицией ходил по тайге, искал. За это время меня уволили из Уголка. И Клара Цезаревна тоже: «Только через мой труп!» Некуда податься с медведем, понимаешь? Можно к тебе?

Я говорю:

– Ну давай…

И вот – спустя полчаса Леонтий со своим бывшим ассистентом Пашей вносят ко мне в квартиру клетку с бурым медвежонком.

Мама с папой были на работе, поэтому мы спокойно сели втроем на кухне, и, пока я варила медведю геркулес, Паша вынул из кармана бутылку портвейна, разлил в бокалы, поднял наполненный бокал и произнес:

– Мальвина – дура!

Потом они уехали, а медведь остался.

Диковатый немного медвежонок – Топтыжка. Мы его клетку держали на балконе. На геркулес налегал! В день – по три пачки с чайной колбасой. Свое расположение духа Топ выражал различными голосами: глухим ворчанием, фырканьем или мурлыканьем, а иногда особыми звуками, похожими на хрюканье, свист и даже лай.

Ну и естественно: то у него понос, то его закрепило. То у него сухой горячий нос. Мама, папа и я – мы с этим медвежоночком ночей недосыпали. А рано утром всем на работу.

Леонтий каждый день звонил, у него накопилась тьма-тьмущая неотложных дел: восстановиться в Уголке, наладить отношения с Сонечкой, сходить к учительнице дочки в школу, потом у Клары Цезаревны намечался юбилей…

Как-то я возвращаюсь – а возле нашего дома огромная толпа. И все эти