Сны деревни Динчжуан - Янь Лянькэ

Ознакомительный фрагментстарое ворошить не хочу, пусть он одной ваткой три руки перетирал, я все равно нес ему свою кровь. Всю свою кровь ему отнес. Отнес, а теперь встретимся на улице, а он даже не поздоровается… Я старое ворошить не хочу, что прошло, то прошло, вы только скажите людям, пусть соберутся в школе послушать мои сказы.

Говорит:

– Учитель Дин, я старое ворошить не хочу, просто спою два-три хэнаньских сказа. Буду петь и ждать, когда привезут новое лекарство, иначе от тоски можно и на стенку полезть, боюсь, без сказов так и помру, не дождусь нового лекарства.

Договорив, Ма Сянлинь замер в нескольких шагах от моего деда, лицо его сияло, как у голодного, что молит о пище, как у жаждущего, что просит напиться. Дед перевел взгляд за плечо Ма Сянлиня, там собралось еще трое больных лихоманкой: Ли Саньжэнь, Чжао Сюцинь и Чжао Дэцюань, и глаза их тоже светились вопросом.

Дед понял, что они хотят узнать о новом лекарстве, и зычно объявил:

– Новое лекарство вот-вот прибудет. Сянлинь! Когда хочешь петь свои сказы?

По щекам Ма Сянлиня разлился алый румянец.

– Нынче же вечером! А не успеем, так завтра вечером, а если народу понравится, буду петь хоть каждый день.

3

Пообещав Ма Сянлиню собрать людей в школе, дед направился к нашему дому.

Наш дом стоял на Новой улице, в южной части деревни.

Новая улица на то и новая, что построена недавно. Новую улицу проложили, когда Динчжуан разбогател. Появились у человека деньжата, решил он сменить старый дом на новый, вот и переезжает из середины деревни на Новую улицу, строит дом в два этажа, согласно указанию из управы. Участки у всех одинаковые: один му[3] земли, обнесенный кирпичной стеной, дом стоит в глубине участка, оба этажа облицованы белой плиткой, стена вокруг дома сложена из красного кирпича. Плитка круглый год пахнет белизной, кирпич круглый год пахнет алым. А вместе получается запах серы, бело-алый, с золотистым душком.

От новой плитки и нового кирпича вся улица пропахла серой.

От новой плитки и нового кирпича все дни пропахли серой.

От новой плитки и нового кирпича весь мир пропах серой.

И наш дом стоял посреди этого запаха серы. Запах серы днем и ночью бил в ноздри, лез в уши, резал глаза, но деревенских к нему манило. Многие наши соседи жили в самой гуще этого серного запаха. И многие мечтали пожить в самой гуще этого серного запаха, потому и продавали кровь.

Потому и заболели лихоманкой.

На Новой улице стояло два десятка домов, их хозяева когда-то были кровяными старостами. Кровяные старосты хорошо зарабатывали, вот и построили себе дома на Новой улице. И поселились на Новой улице. И так появилась Новая улица. Мой отец был первым кровяным старостой во всей округе, он был главным кровяным старостой, он был кровяным царем. Потому наш дом и стоял на середине Новой улицы, и в нем было не два этажа, а три. Управа разрешала строить дома не выше двух этажей, но в нашем доме было не два этажа, а три.

Случись кому другому построить себе дом в три этажа, люди из управы приехали бы и вмешались, но наш трехэтажный дом никто не трогал.

Наши три этажа появились не сразу. Пока все остальные жили в глинобитных хибарах с соломенными крышами, отец построил кирпичный дом с черепичной крышей. Потом все вокруг стали строить кирпичные дома с черепичными крышами, тогда отец снес наш старый кирпичный дом и на его месте построил двухэтажный особняк. Потом все вокруг стали строить двухэтажные особняки, тогда отец добавил к нашему дому еще один этаж, и получился трехэтажный особняк. Потом все вокруг решили добавить к своим особнякам по третьему этажу, тогда люди из управы приехали и сказали, что в образцовых деревнях не допускается строить дома выше двух этажей.

В нашем доме было три этажа. А это на целый этаж больше, чем два.

Под крышей нашего дома отец устроил голубятню, а во дворе поставил курятник со свинарником, которые плохо сочетались с роскошью трехэтажного особняка. Отец строил особняк по образу и подобию домов в Кайфэне: пол покрыл огромной красно-белой плиткой, а двор выложил квадратными бетонными плитами метр на метр. Наши предки тысячелетиями справляли нужду на корточках в уличном сортире, а отец устроил отхожее место прямо в доме, поставил там специальное сиденье. Но ни отец, ни мать не могли справить нужду на этом сиденье, как ни тужились, так что скоро за домом снова появилась отхожая яма.

В умывальной комнате стояла стиральная машина, но матери больше нравилось выходить во двор с тазиком и стирать руками.

Так наше отхожее сиденье превратилось в безделицу.

И стиральная машина превратилась в безделицу.

В доме был холодильник, но и он превратился в безделицу.

И обеденный стол вместе со всей столовой тоже превратились в безделицу.

Когда дед пришел к нам домой, родители с Инцзы сидели во дворе и ужинали, заперев ворота. Белые лепешки на пару, рисовый отвар, стеклянная лапша, тушенная с капустой и редькой. Колечки острого перца плавали в капустных листах, словно клочки новогодних лубков. Отец с матерью выставили на середину двора столик, сели ужинать, и тут дед постучал в ворота. Инцзы побежала открывать, мать вынесла деду табуретку, положила ему лапши, дед взял в руки палочки и холодно уставился на моего отца, будто перед ним незнакомец.

И отец холодно глядел на деда, будто перед ним незнакомец.

– Ешь, отец, – в конце концов проговорил мой отец.

– Старший, я тут подумал, есть к тебе разговор.

– Не надо никаких разговоров, ешь давай.

– Я иначе ни есть не смогу, ни спать, – ответил дед.

Отец поставил чашку на стол, отложил палочки и покосился на деда:

– Ну, говори.

– Я сегодня встречался с начальством.

– Узнал, что лихоманка – это СПИД? А СПИД – новая смертельная болезнь? Ешь, отец, я и без тебя давно знаю. И две трети людей в деревне знают. Только больные лихоманкой не знают. Или знают, но притворяются, будто не знают. – И отец снова покосился на деда, не скрывая холода и раздражения, словно школьник, которому задали давно решенную задачку. Потом наконец взял свою чашку, подхватил палочки и принялся за еду, давая понять, что разговор окончен.

Деда называли учителем, но на самом деле он всю жизнь прослужил школьным сторожем, всю жизнь звонил в колокол – в этом году ему исполнилось шестьдесят, а он по-прежнему звонил в колокол. Если кто из учителей болел или уезжал по делам, дед его замещал,