Сначала женщины и дети - Алина Грабовски

прежние владельцы продали магазин после того, как в вечернюю смену их сын умер от передозировки. Его нашли в морозильнике для мяса рядом с заледеневшими коробками котлет. Но это только слухи. Уж не помню, кто мне рассказал и чего этим рассказом добивался.

На вешалке в подсобке висит флиска Эрика. Мы с ним, можно сказать, враждуем: он слишком долговязый и вечно отлынивает от работы. У меня возникает мысль набить его карманы тухлыми кексами из тележки с просрочкой, но я передумываю и провожу карточкой по пластиковому считывателю в стене.

– Привет, горе луковое, – бросает Эрик, когда я вхожу в торговый зал через распашные двери. Он называет меня так с тех пор, как я вымыла плитку у сырного отдела и пожилая покупательница проехалась по ней, как по льду. Она ничего не сломала, только ушибла запястье (заметьте, я установила не одну, а целых две таблички «осторожно, мокрый пол»), но у нашего менеджера Рика случилась истерика.

Я не здороваюсь, подхожу к раковине и мою руки. Эрик тоже учится в десятом классе [1], но в «Бикон Преп» – школе для богатеньких мальчиков, которые боятся ходить в обычную. Он работает в магазине, потому что его папочка, владелец местной компании по лову лобстеров, хочет, чтобы сын научился бизнесу «с низов». Его отец гордится, что «сделал себя сам», хотя их бизнес передавался от отца к сыну из поколения в поколение. Однажды я спросила Эрика, почему он не пошел работать на отца, на что он сморщил нос и ответил, знаю ли я, как пахнет в рыболовецкой лодке.

– Температуру сэндвичей измерил? – спрашиваю я.

– Нет.

– А ты их выложил?

Он наклоняется над прилавком, открывает коробку с целлофановыми перчатками и натягивает перчатку на руку. От натяжения перчатка рвется.

– Нет, – отвечает он.

– Ты вообще что-нибудь делал?

– Вот вечно ты. – Он недовольно цокает языком. – Ты очень предсказуемая, тебе говорили?

Я достаю тряпку из шкафчика над прилавком, обхожу его и вытираю витрину с покупательской стороны. Оттираю засохшую каплю соуса от капустного салата, и тут чья-то тень загораживает выставленные за стеклом мясные нарезки.

– Эрик? – слышу я голос менеджера и оборачиваюсь, по-прежнему сидя на полу на корточках. Рики так усердно потирает руки, что чешуйки его кожи летят на крапчатый линолеум. Недавно он сообщил, что начал курс антидепрессантов, но ему кажется, что они не помогают.

Я возвращаюсь к пятну от соуса. Через заляпанную пальцами витрину вижу Эрика ниже пояса: ремень из глянцевой кожи, оттопыренные карманы, в которых лежит вейп и ключи от мамочкиного «мерса».

– Что? – спрашивает он.

– Можно поговорить с тобой наедине?

Эрик шагает вперед, и на штанах в паху образовываются складки.

– Какие-то проблемы? Я как раз собирался выложить сэндвичи.

– Нет, никаких проблем. Подойди в мой кабинет.

Дрожащая рука Эрика зависает над медовым окороком в вакуумной упаковке. От моего дыхания витрина запотела, я протираю ее согнутым локтем. За стеклом Эрик вытягивает средний палец и стучит им по стеклу прямо над моим носом.

– Иди, иди, – спроваживает Рики Эрика, и тот выходит из торгового зала. Рики поворачивается ко мне. Я встаю, хрустнув коленями; Рики озирается, будто собирается сообщить мне о чем-то незаконном.

– Эрика не будет до конца дня, – говорит он.

– Вы его увольняете? – При мысли об этом у меня возникает то же щекочущее чувство удовлетворения, что я испытывала, обгоняя девчонок на беговой трассе.

Рики, кажется, потрясен, но его вообще легко заставить нервничать.

– Нет, нет. Дело личное.

– Что-то случилось?

Из динамиков раздаются первые аккорды песни «Ты такой самовлюбленный». Рики поднимает голову и руку, будто готовится принести клятву. Ему нравится быть тем, кто знает больше других.

– Мне нельзя об этом рассказывать.

После работы я еду на велосипеде на пляж, сажусь на край приливного бассейна и курю. На берегу можно побыть одной, там меня никто не потревожит. Таких мест в нашем городе не так уж много. Раньше я ходила в библиотеку, но однажды, когда вышла и направилась на велосипедную стоянку, за мной пошла женщина. Я наклонилась открыть замок и услышала ее шлепанцы, хлопающие по тротуару, а потом и ее прерывистое дыхание. Нельзя гулять одной после темноты, сказала она, когда я выпрямилась. Ее волосы были стянуты в такой тугой хвост, что лоб оказался где-то на макушке.

Я все время так гуляю, ответила я.

А твоя мама что об этом думает? – спросила она. Налетел ветер, и она сунула руки в передний карман красного свитшота. На груди уродскими заглавными буквами было написано «РОДКОМ».

Ей пофиг, ответила я.

Может, она говорит, что ей пофиг, но на самом деле это не так, предположила женщина.

Да нет же. Ей на самом деле пофиг. Я набрала комбинацию цифр на замке, и тот распался на две половинки. Я, пожалуй, поеду.

Ты похожа на мою дочь. Она тоже меня не слушает.

Ее руки шарили в кармане, как будто туда залезла белка.

Я вашу дочь не знаю, мэм, ответила я, перекинула ногу через седло и приподнялась на цыпочках.

Нет, ответила женщина и глянула мне через плечо. Не знаешь. Она смотрела на луну: туманный полумесяц над деревьями. Я закрутила педали. Береги себя, крикнула она мне вслед, будто я впрямь могла уберечь себя от всего, или она меня, одними лишь своими словами.

Я снимаю кроссовки и носки и опускаю пальцы ног в воду, устраиваю бурю в песчаной лужице и закручиваю водоворот. Поверхность напоминает мраморированную бумагу, которую мы делали на уроках рисования в начальной школе: дым сигареты отражается в водяной воронке и получаются двойные спирали. Раньше я всегда курила перед тренировками, пряталась за сараем для хранения спортивного инвентаря и выкуривала столько сигарет, сколько успевала, прежде чем меня бросались искать. После выкуренных сигарет бегаешь быстрее, это факт. Я неслась по треку, ощущая легкое головокружение и напряжение в легких, и представляла, как мое тело очищается изнутри, прогорает, чтобы вновь возродиться из пепла. Если я смогу разогнаться, думала я, все старое сгорит, и на его место придет новое.

Я не задерживаюсь на берегу надолго. В одном из съемных домов на пляже свадьба, невеста вопит, что ей не нравится песок и море воняет. Я прохожу мимо крыльца и вижу меж деревянных столбиков ограды ее широкую тюлевую юбку; теперь она вопит, что какая-то девчонка (я) влезла в кадр, она (то есть я) что, не понимает, что это практически частная собственность?

По пути домой проезжаю мимо аптечного окошка и забираю мамино лекарство. Расплачиваясь,