Сначала женщины и дети - Алина Грабовски

Алина Грабовски

Сначала женщины и дети

Alina Grabowski

Women and Children First

Copyright © 2024 by Alina Grabowski

© Юлия Змеева, перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. Livebook Publishing LTD, 2025

НАРКОТИКИ ЗАПРЕЩЕНЫ ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВОМ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ, НАНОСЯТ ВРЕД ВАШЕМУ ЗДОРОВЬЮ И ВЛЕКУТ ПРИМЕНЕНИЕ АДМИНИСТРАТИВНОЙ И УГОЛОВНОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ.

* * *

Все персонажи и события этой книги вымышлены. Любые совпадения с реальными людьми, живыми или покойными, случайны и не являются умыслом автора.

Женщин и детей пропускают вперед лишь по одной причине: проверить надежность шлюпок.

Джин Керр

До

Джейн

В последнюю субботу мая мне снится, что я тону. Все происходит быстро. Я стою у кромки океана и смотрю в воду; мое отражение тянется ко мне трясущейся рукой и тащит вниз. Даже не тащит, а резко дергает, как за хвост, и вот уже собственная рука прижимает меня к песчаному дну. Хочется кричать, но изо рта вырываются лишь пузырьки. Я пытаюсь сказать: я не готова. Но потом все кругом чернеет.

А мне всегда казалось, что во сне нельзя умереть.

Я открываю глаза и замечаю, что оставила распахнутым окно у кровати. Иногда я бываю такой растяпой. В комнату льется дождь, такой сильный, что, когда я сажусь, мокрые простыни липнут к груди, как нити водорослей. Если бы я верила в приметы, решила бы, что сон и залитая дождем кровать не к добру. Но я не суеверна, а атеистов такие вещи не пугают.

Окно в моей комнате полностью закрывается, лишь если громко постучать кулаком по стеклу, поэтому я на цыпочках иду в мамину комнату в конце коридора и проверяю, спит ли она. Я вижу ее в щель между дверью и стеной: она не спит, а лежит на одеяле в нижнем белье и водит по подбородку незажженным косяком из аптеки, торгующей медицинской марихуаной. В последнее время она взяла в привычку ходить по дому полуголой, и мне это не нравится. Мол, жарко ей, она вся горит как в лихорадке, прикладывает ко лбу пакеты с замороженным горошком, принимает ледяные ванны, мажется липким бальзамом с едким ментоловым запахом, который я купила в «Уолгринз», но ничего не помогает. «А если все это просто в моей голове?» – спрашивает она однажды, после того как врач советует ей медитировать дважды в день для профилактики приливов. Нет, отвечаю я. Но даже если и так, от осознания этого факта приступы жара не станут менее реальными, так что какая разница.

Я как можно тише закрываю дверь, но она захлопывается со щелчком, и я слышу скрип пружинного матраса.

– Джейн? – зовет мама. – Что тебе?

Но я уже на полпути в свою комнату, где дождь так яростно хлещет в окно, что, встав на кровать, чтобы постучать кулаком по стеклу, я чувствую, как под коленями хлюпает вода, и понимаю, что одеяло промокло насквозь.

На улице пахнет водорослями и крабовыми панцирями; значит, нас опять затопило. Январский буран частично разрушил волнорезы, но это никого не волнует, так как все живут в нашей части пляжа, а в другой селятся только курортники и только летом. Бывает, я иду на берег с дуршлагом и охочусь на морских ежей и мечехвостов в набегающих волнах, а потом сушу их на подоконнике и продаю в сувенирные лавки в гавани. Соседи видят меня с крыльца и негодуют: «Люди совсем обнаглели, где это видано?» Но никогда не уточняют, что это за «люди» и какое именно «это» их возмущает.

В семь утра все еще спят. Я сажусь на велосипед под складным навесом с дистанционным управлением – мама купила его, чтобы защищать машину от стихий, ведь гаража у нас нет, только подъездная дорожка, она же патио в летнее время. Я укрываю сиденье велосипеда и голову целлофановыми пакетами, хотя что бы я ни делала, моя прическа выглядит по-дурацки, потому что нашими предками были рыжие курчавые ирландские крестьяне, которые питались одной картошкой. Я собираюсь выехать на улицу, но слышу, как открывается дверь соседского дома. Соседка заселилась в него полгода назад, перед самым бураном. Мы не стали знакомиться, не принесли пирог и не оставили записку в почтовом ящике, что, наверно, характеризует нас как плохих соседей. Она беременна, сколько я ее помню, но я никогда не видела в доме мужчину. Сегодня на ней просторная пижамная рубашка, но нет штанов. У нее худые ноги, а значит, и таз узкий и тугой, и ребенок вряд ли сможет в него пролезть. •••••••••••••••: я не хочу терпеть боль, если без этого можно обойтись.

Она поглаживает живот под огромной рубашкой и выглядывает на улицу.

– Кто этот счастливчик? – спрашивает она, и я оглядываюсь по сторонам, решив, что она обращается не ко мне: мало ли кто еще из соседей в такую рань вышел на крыльцо.

– Что?

– Кто счастливчик, к которому ты едешь на велосипеде в грозу? – Ее рубашка намокла и прилипла к животу, под тканью просматривается выпуклый пупок. Мимо проплывает кусок плавника, и я жалею, что нельзя за него ухватиться и уплыть подальше от этого разговора. – И что о нем думает твоя мама?

– Я еду на работу, – объясняю я, потянув за воротник форменного поло «Виллидж Маркет».

– Работа – это хорошо. – Она переплетает пальцы рук под животом, словно боится, что он упадет без поддержки. – Говорят, у женщин в наши дни есть выбор.

Я не знаю, что ответить, но это и неважно: она поддевает дверь большим пальцем ноги и заходит в дом.

На дороге нет никого, кроме анорексичных мам, направляющихся за покупками, загорелых старперов, чей путь лежит на яхтенную пристань, и меня. Соседка права, я еду кое с кем повидаться, но она ошиблась, решив, что это парень.

На светофоре у солончака какой-то старпер опускает окно и пытается со мной заговорить. На дороге лежат побитые дождем камыши. Мне приходится щуриться, чтобы в глаза не текла вода.

– Что за парень отпускает девушку одну в такую погоду? – спрашивает он. Он замолкает, а рот продолжает двигаться; к губе прилипли крошки жевательного табака.

Я пытаюсь вспомнить тон, каким говорила с папиными приятелями-рыболовами.

– Тот, что не может ее догнать.

Он смеется и хлопает по рулю толстыми