Несбывшаяся жизнь. Книга 2 - Мария Метлицкая

«Здесь ничего объяснять не надо, – подумала Лиза. – И ничего не надо рассказывать. Здесь все понятно без слов, потому что мы… Ой, все, Лиза, хватит! Нет никаких «мы», нет и не будет».

Сначала ехали молча, просто слушая музыку. И не было никакой неловкости, никакого смущения, словно в этой красной машине, на переднем пассажирском сиденье, Лиза ездила много раз и много раз молчала, роняя какие-то фразы. И все было легко и приятно, как будто рядом сидел близкий, хорошо знакомый человек… И еще потому, что закончилась тяжелая рабочая неделя и впереди были вожделенные выходные.

– Вот мой дом, – кивнула на здание Лиза. – Спасибо.

– Хорошо жить в центре, – вздохнул Максим. – Я только родился в центре, на Петровских линиях, а потом отцу дали отдельную квартиру, и мы переехали. Переезд я почти не помню, так, урывками: слезы мамы, раздражение папы, суета бабушки… Мама обвиняла отца, что увозит нас из Москвы, насильно тащит в другую губернию, на край света… Настоящее горе для нее – ведь вся жизнь была не дальше Петровских линий, Горького, Пушкинской, Пассажа, Центрального рынка! А тут – великое переселение народов.

Максим засмеялся.

– А это был всего лишь Ленинградский проспект, вы представляете? От метро «Сокол» до центра – двадцать минут, от нашего дома до метро – десять, но для мамы это была глубокая провинция: как же, она ж родилась и выросла у стен Кремля!

Максим вздохнул.

– Но ничего, поплакала и привыкла. Да и после коммуналки с пьющими соседями, запахами жареного хека и сбежавшего молока, соседского перегара и мата быстро оценила покой.

Под светом фонаря Лиза разглядела Максима. Было ему слегка за сорок, о чем говорили мелкие морщинки у глаз и крупного красивого рта. Мужественное лицо с темными, почти черными, очень печальными глазами.

«Странно, – подумала Лиза. – Хорош собой, явно небеден: дубленка, машина. Успешная карьера. А глаза потухшие, неживые».

А он продолжал рассказывать про родителей: про отца – известного хирурга, человека сильного, но, увы, запойного, что было большой трагедией семьи, – и про нежную капризную маму, всю жизнь блестяще исполнявшую роль залюбленного ребенка. Отец обожал красавицу-жену и категорически не хотел замечать ее искусных манипуляций.

– Жили хорошо… Пока отец не запивал. Правда, случалось это нечасто, раз-два в год, не больше, да и пил он на даче, в полном одиночестве, чтобы никто не видел. Закупал все, что требовалось, и не отвечал на звонки… Возвращался спустя две недели – трезвый, гладковыбритый, похудевший, виноватый… Много ел, громко шутил, играл со мной, пытался обнять маму, балагурил с бабушкой. Только руки дрожали – все сильнее и сильнее. А хирург с дрожащими руками… Это трагедия.

Максим замолчал, минут десять смотрел в окно, а потом коротко закончил:

– В итоге он покончил с собой.

Зажав рот ладонью, Лиза ахнула.

– Да, – подтвердил Максим. – Врач – он все понимал: с болезнью не справится, без профессии сопьется. Ну и…

Максим закурил.

– Простите, что вывалил на вас все это. Простите, что расстроил. Не стоило этого делать.

– У всех свои скелеты, – тихо ответила Лиза. – И скелеты, и мыши, и беды… Вы не один.

Максим улыбнулся:

– Это вы так меня утешаете? Ну что же, чужое горе примиряет, вы правы… Не чувствуешь себя таким одиноким.

– А мама? – спросила Лиза. – Как ваша мама?

– Мама? – усмехнулся Максим. – У мамы все хорошо. Через год она вышла замуж: за друга семьи, тоже хирурга и тоже вдовца, только непьющего, – и все вопросы переадресовала ему. Она это делала фантастически, в смысле, перекладывала трудности и принятие решений, так что жизнь ее почти не изменилась. Хотя нет, изменилась: она стала лучше. Чувства свежи, муж обожает, к тому же при звании. Михал Евсеич – академик и членкор, за границу ездит, как другой на дачу, и оттуда тащит мамуле ворох подарков. Словом, все сложилось отлично. Знаете, Лиза, есть женщины, умеющие устраивать счастливую судьбу.

Они замолчали.

– Я вас не задерживаю? – спросил он. – Почему-то не хочется расставаться…

Да и ей меньше всего хотелось выйти на неприветливую холодную улицу. И еще меньше – распрощаться с Максимом.

А потом оказалось, что он женат.

Женат давно, с института: обычное дело, ранний студенческий брак – необдуманный и не очень счастливый.

Лиза молча смотрела в окно.

Потом глянула на часы и вздохнула:

– Большое спасибо, но мне пора. Наверняка в доме переполох, мама обзванивает больницы и морги. Ну и дочка с ней заодно!

И попыталась улыбнуться. А сама подумала:

«Надо же, я впервые назвала ее мамой.

А Максим Петрович Корнеевский… Коллега и, кажется, единомышленник, красивый мужчина, милейший человек! О таком ты мечтала, верно? Да все о таком мечтают! Но вот незадача: женат. Ма-а-аленькое такое недоразумение, совсем крошечное, стоит ли обращать на него внимание?»

Он и вправду был хорош, этот Максим. Умел дружить, о чем свидетельствовала обширная переписка и куча телефонных звонков, которые он, уставший после тяжелейшей смены, не игнорировал, всем стараясь помочь.

В его квартире была обширная библиотека, где он с закрытыми глазами мог достать с полки любую книгу.

Максим накрывал праздничные столы, потому что аккуратнее, красивее и правильнее (вилки слева, ножи справа) не мог накрыть никто. Он запекал рождественского гуся: огромного красавца, отливающего золотистым загаром, в обрамлении долек апельсина и маринованных слив, располагал на старинном семейном – кузнецовском! – блюде.

На даче, которую он обожал, Максим собственноручно развел редчайший цветник. Там росли розы коллекционных сортов – Флорибунда, Аляска, Темная ночь – и огромные, пышные пионы, пахнувшие так сладко, что кружилась голова.

А на разноцветные – от белого до фиолетово-черного – ирисы, застывшие у забора фантастическими птицами, как на настоящее чудо приходил смотреть весь поселок.

И Максим страшно этим гордился.

– Мое собственное произведение, – смущенно улыбался он.

Максим знал уйму стихов и часами мог декламировать Пастернака, Мартынова, Межирова, Мандельштама.

Он был коллекционером: собирал старинные монеты и состоял в московском обществе нумизматов. Он рисовал! И прекрасно рисовал, некоторые знакомые даже мечтали приобрести его работы.

– Продать? Что за чушь, я самозванец, – смеялся он, раздаривая работы. – Это же хобби, а деньги я зарабатываю любимой профессией.

Позже Лиза узнала, что большую трехкомнатную квартиру – с высокими потолками, лепниной, настоящим паркетным полом и длинными узкими арочными окнами – убирал тоже он.

Еще Максим прекрасно гладил рубашки. И варил прозрачный бульон. И пек шарлотку со сливами. Или… с абрикосами.

– Что ты, – смущенно отмахивался он от восторженной похвалы и неподдельного восхищения, – я