Повесть о днях моей жизни - Иван Егорович Вольнов

Захочет ли еще он у нас теперь жить-то,-- сказал печально косорукий, отставной пастух Игнашка Смерд,-- поглядит на нашу бедность, скажет: "Ну вас!" -- да укатит к себе в большой город.

   Всех сразу передернуло, на Игнашку злобно зашипели и замахали руками, а Егора будто исподтишка толкнули с кручи в ледяную воду, так и заныло и замерло его сердце. Ни с кем не попрощавшись и не поблагодарив за чай-сахар, он торопливо выскочил из лавки, направляясь к своему приятелю солдату, который писал ему письма к Васе, и слезно, своими заботами о нем, своею нуждой и горем умолял сына не забывать деревни, не отказываться от родительского крова и не брезговать черным углом, в котором он вырос. Отослав письмо, старик с нетерпением и болью ждал ответа, а получив, сразу успокоился и повеселел: Вася писал, что по деревне и родителям скучает и никак не дождется весны, когда их распустят по домам.

   -- И чудак этот пастух, трясло б его осиной,-- говорил Егор жене.-- Скажет тоже, чего не следует: уедет, бат, в город. Вот, ей-богу, какой бестолковый народ пошел на свете -- словно овцы!..

   Василия ждали на девятую пятницу. Станция от Мокрых Выселок рукой подать, машина ходит в поздний завтрак, а Егор всю ночь сидел на конике, боясь проспать, и уехал, когда еще только чуть-чуть забрезжило в окнах. Эту неделю скотину стерег один Петя, а я с бабами окучивал картофель.

   -- Нынче Васька-дворянин приедет,-- отряхивая с подола землю, вымолвила Любка.-- То-то расфуфырится, мамочки мои!

   -- С медалью будто ходит, как поповы дети, а избенка курная, умора! -- подхватила Павла и, весело засмеявшись, неожиданно спросила у меня:

   -- А ты в дворянины почему не учишься?

   Я сказал:

   --Не всем такое счастье, я в работниках служу.

   -- Оно и лучше! -- воскликнула баба.-- Эка невидаль -- медаль на шапке! У нас урядник-то с медалью каждый праздник чай пьет.

   Когда мы приехали домой, старуха Пазухина, мать Васютки, разметала перед хатой улицу. На крыльце, добродушно посмеиваясь, стоял принарядившийся Созонт Максимович, около сновали бабы и детишки. У нас тоже мыли горницу к приезду. Дочери Егора, Пелагея с Домной, то и дело бегали на задворки взглянуть -- не едут ли.

   -- Кабы у нас лапша-то не перепрела! -- кричала старуха Анна.-- Полечка, милая, ткнись в печку -- лапша-то, мол, кабы не перепрела! -- Она то смеялась, то, бросив метлу, садилась на дороге и с радости вопила в полный голос, а соседки ее уговаривали. Одни за другим к Созонту Максимовичу подходили мужики, побросавшие работу, спрашивая:

   -- Ну, что, скоро, али нет еще?

   -- Одиннадцатый час, пора,-- говорил Шавров, вертя в руках серебряные, с бублик величиною, часы.

   За деревней запылило.

   -- Едут! -- завизжали ребятишки, бросаясь навстречу. Большие вытянули шеи, суетливо оправляя рубахи; разговор примолк, и чем ближе подъезжала телега, тем сильнее росло нетерпение. Анна помчалась в амбар за новым сарафаном. Ей кричали:

   -- Не ходи уж, после принарядишься, гляди-ко: близко!

   Она остановилась, развела руками, поглядела на грязный подол и снова побежала:

   -- Как же это, господи, Васютка едет, а я пугалом одета; я успею...

   Несколько человек, потеряв терпение, замахали руками. Лошаденка затрусила. Клубы желтоватой пыли, как пургой, обволокли телегу, скрыв ее от глаз, а когда она остановилась, оттуда высунулась бритая улыбающаяся рожа мещанина, щетинника Ульяныча.

   -- Здравствуйте вам,-- проговорил он, чихая от пыли.-- Аль кто умер? Продать нечего?

   -- Черт бы тебя побрал! -- закричал Созонт Максимович, топая ногами.

   Ульяныч вытаращил глаза от изумления.

   -- Носит тебя, домового, невпору!.. Тут, можно сказать, заждались до смерти, а он, как нарочно... Отвернул бы хоть с дороги-то, анчутка безбородый!

   Вася с отцом выехали с другого переулка, откуда их не ждали, и Созонт Максимович даже немного обиделся за это.

   -- Словно на смех,-- проворчал он.-- Их ждешь с большака, откуда много ближе, а они прутся с полей; тоже норовят смудрить, навыворот как-нибудь уладить...

   Егор сиял, как новый самовар. На телеге, доверху для мягкости набитой сеном, рядом с ним сидел оторопевший от такой встречи и от такого множества народа белокурый паренек с большими синими глазами, худенький, немного бледный, коротко подстриженный. На нем -- суконная господская шинель с серебряными пуговицами, темно-синий картуз при звезде и новая курточка, из-под которой выглядывает тонкий краешек белого воротничка.

   -- Сыночек, Васенька! -- закричала мать, бросаясь к телеге.-- Деточка моя ненаглядная, соколик ясный!..

   Парень соскочил с веретья, крепко обнимая залитую слезами старуху. Сбоку прижались плачущие сестры, становясь на цыпочки и целуя его в щеки, голову и суконную одежду. Егор бережно, словно икону, держал в руках свалившийся картуз Васютки, потихоньку гладя козырек и сдувая пыль с околыша.

   В толпе гудели:

   -- Вот это я понима-аю!.. Вот это, братцы мои, ловко!..

   -- Пуговицы-то, пуговицы-то, господи!

   "Книжка" -- высокий, тощий мужик, сипел двоюродному брату, крутя головой:

   -- Микит, ты слышь, гляди-ка: ну, прям, не отличишь от Винамей Гаврилыча, грозой меня убей, не отличишь!..

   -- Экось, сучьего сына, до каких дедов дотяпался: в перчатках, серые портки на улицу, аж страшно!.. Вот, так Васенька-Васёнок, вот так молодчинище -- за всю деревню постарался!..

   Потом, как в церкви, мужики стали в порядок и один за другим подходили к приезжему здороваться. Некоторые бестолковые бабы, по забывчивости, крестились, целуя его, а опомнившись, сплевывали и говорили:

   -- Ах ты, чума тебя возьми, миленка,-- словно к Миколай-угоднику присунулась!..

   Глядя на ноги, смеялись:

   -- Ты по-бабьи, в полусапожках, деточка! Не холодно зимой-то? Пальчики не мерзнут?

   Сзади, от дверей, раздался испуганный шепот:

   -- Робят, что ж вы Созонт Максимыча-то, а? Вы о чем же думали? Его надо передом; вот бестолочь какая!.. Робят, пропустите, ай оглохли?.. Потеснитесь малость... К сторонке, к сторонке... Ну и наказание, ей-богу... Староста, чего же ты пялишь бельма -- доставай медаль -- и в шею!

   -- Эй вы, а то ж-живо! -- взмахнул палкой Морозенок, брат старосты.-- Чиш-ше!..

   Размякший от всеобщего почета, Шавров крякнул, оправил жилетку, подойдя, троекратно поцеловался с Васей, а с Егором поздоровался за руку и, ласково улыбаясь, проговорил при гробовой тишине:

   -- Пойдем ко мне, Егорыч, на чашечку чая: