Синдром неизвестности. Рассказы - Евгений Александрович Шкловский

и тленом вещи, лохматый парень с лэптопом и бутылкой пива или чего покрепче… И никаких женщин. Пожалуй, это беспокоило больше всего, то есть не то что без женщин, а что как бы кино.

Ну да, я всегда хотел быть самим собой. Чуть шаг в сторону, как сразу накрывало невнятным чувством вины, словно совершил что-то неправильное. И неурочные звонки отчима заставали меня врасплох, выбивали из колеи.

Конечно, можно не брать трубку, тем более что на экране смартфона высвечивался его номер, но и это меня не устраивало – как нарушение негласного договора. А ведь никакого договора не было. И тем не менее некий тонкий, туго натянутый проводок звенел и даже искрился от напряжения. Это не просто раздражало, а даже, если честно, злило. В самом деле, ну чего, собственно? Я там, где я есть, и всё. И я тот, кто есть. И вообще почему я должен отчитываться? У каждого своя жизнь, и не надо меня контролировать.

Может, в моем голосе и прорывалось.

Раз за разом одно и то же. И это только усиливало злость, как бывает, когда отношения заходят в тупик. У нас их и не было – отношений, хотя какие-то все-таки, наверно, были, и чем дряхлее становился отчим, тем острее ощущалось.

Теперь он мало куда отлучался из дома, но на одиночество вряд ли мог пожаловаться. Кое-кто его все-таки навещал, не только я, из театра заглядывали, те же соцработницы, к которым он особенно благоволил: какие-никакие, а женщины.

Впрочем, он перешел свой Рубикон, да и мне бы пора. Надо было положить конец этому издевательству, этой насмешке, оборвать поводок, на котором он меня держал. Уж какая тут свобода?

И однажды я решился – поехал в Аньево не один, как обычно, а с приятельницей. Мы не так давно познакомились, и эта поездка могла стать еще одним шагом: май в цветении, молодые изумрудные листики, уединение вдвоем, дачный домик, любовь-морковь… Даже бутылку шампанского по этому случаю прихватил. Ну чтобы праздник. Какое впечатление произведет на приятельницу довольно жалкое строение с ветхой мебелью и легким запахом плесени, об этом не думалось.

Главное, мы были вдвоем. Домик с распахнутыми навстречу солнцу окнами оживал прямо на глазах. Чтобы побыстрей просушить его и приготовить к ночевке, я раскочегарил печурку. Огонь весело потрескивал, становилось теплей и теплей. Крепко заваренный чай с купленными в поселковом магазинчике эклерами (шампанское ждет), прогулка по окрестностям, поле, лес, пруд… Весенние хмельные запахи. Птички заливаются.

Вечерело, а он все не звонил. Даже странно. Всегда угадывал, а тут вдруг не сработало? Ну и славно, разве не об этом мечталось? Можно только порадоваться. А мне почему-то вдруг явственно припомнился его рассказ про счастливые мгновения, когда он с кем-то здесь зажигал, воспарял и так далее, давным-давно, даже помстилось, что это не я, а он про все это вспоминает. Ну да, сидит сейчас в городе у себя на кухне старый грустный человек, пьет чай и ностальгически грезит о минувшем: как ему было хорошо именно тут, в этом домике, с некой женщиной (любопытно, как она выглядела).

Господи, ну какое мне дело до его любовных похождений, до его воспоминаний, до той жизни, которая бесповоротно канула в Лету? Меня это совершенно не касалось.

– Ты где?

Я вздрогнул. Приятельница вопросительно, с полуулыбкой смотрела на меня.

– В смысле?

– Мне кажется, ты где-то далеко. Не здесь.

– Скажешь же… Где ж мне еще быть?

– Ну не знаю. – Она произнесла это уже без улыбки. – Мне даже любопытно.

Я неожиданно для самого себя посмотрел на часы и потом растерянно огляделся – словно все впервые увидел. Включая девушку.

– Знаешь, нам, пожалуй, пора.

Кажется, это я сказал. Но вполне могла сказать и она.

Мы оба могли это сказать.

На троих

1

С первым звоном, не очень уверенным, как бы застенчивым, сразу накатывает волна воодушевления, с каждым новым ударом перерастающая во что-то большее, возносящее душу к чему-то неведомому… Главный колокол взывает, а те, что поменьше, поочередно присоединяющиеся к нему разными голосами, наполняют окружающее пространство гулким раскатистым эхом.

Руки уже знают все заранее, перебирая веревки – заученно или спонтанно, вдруг меняя последовательность, будто кто управляет ими помимо Николая. Тот удивлялся, поражался, восхищался все возраставшей полнотой и звучностью импровизации. Сама вдруг проклевывалась какая-то мелодия, иногда похожая на предшествующую, а иногда совсем другая, не менее проникновенная.

Он заслушивается этими перезвонами, душа замирает, звук стелется по окрестностям, постепенно рассеиваясь в пространстве, а он тянет и тянет за веревки, то сильней, то слабей, то приглушает звук, то заставляет его греметь в полную мощь. В звонах приоткрывается что-то величественно-торжественное, накрывает его.

Никто его этому не обучал. Как-то зайдя в храм, когда там никого не было, крадучись вскарабкался на колокольню, окинул взглядом знакомые с детства дали, лес, озеро, увидел с высоты деревню, родительский дом, теперь его дом, где они живут с серым котом Сёмой, тронул толстую веревку, протянутую к главному большому колоколу, дернул сильнее, еще и еще, прислушиваясь, как внутри массивной металлической оболочки зарождается легкий, похожий на шум начинающейся бури гул, – и вдруг колокол словно проснулся, гул перешел в звон, густой, протяжный, накрывший его как морская волна, повлек испуганного за собой, он дернул еще раз, коротко, резко, пытаясь укротить его, звук изменился, стал более высоким, волна вздыбилась, сопротивляясь, рванула вверх и – рухнула, рассыпавшись брызгами. Это было восхитительно. Он стал перебирать веревки к малым колоколам, и тут из перезвона стало возникать что-то вправду малиновое, не зря так называли издревле.

Он делал это с дрожью в ногах, в руках, в душе, забыв о том, что ему, когда спустится с колокольни, будет нагоняй от настоятеля отца Георгия, а между тем все преображалось под волшебные звоны, вся округа, все старенькие, убогие домишки, садики, огородики, леса и поля вдали, и озеро блестело, как зеркало, отражая кроны склоненных над водой ив, а колокола, покоряясь движениям Николая, звали куда-то еще дальше.

Быстро сбежав по крутой, вьющейся лестничке, он уже готов был исчезнуть, скрыться, но наткнулся на батюшку Георгия, который поджидал его внизу. «Ну что, Николай, – строго спросил, – понравилось?» И неожиданно добавил улыбчиво, по-доброму: «Завтра пораньше приходи, будешь созывать людей. Звонить будешь. Вроде получается у тебя».

Роман выходит часов около восьми утра прогуляться. Он любит просто бродить по окрестностям, думая разные мысли или просто любоваться восходом солнца, розовой далью, всеми