Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

нам, что на месте будки раньше была кузница. Нина эту кузницу вблизи их землянки отлично помнила и теперь окончательно утвердилась в том, что место их жилища найдено правильно. Да и я в трёхлетнем возрасте играла около кузницы и увидела змею-медянку, греющуюся на солнце.

Однако «за балагашку» мы с Ниной несколько обиделись. Нет, это была не балагашка. Это был дом, хоть и ушедший в землю наполовину, но всё-таки дом – гнездо, в котором обитала большая семья. Дед Тырданов не пожалел своих усилий и так удобно обустроил и жильё, и двор, и огород, что Нина, забыв про свой городской комфорт, на протяжении всей жизни ностальгически вздыхала по тому родительскому крову.

Непряхино находится в очень живописной равнинной местности, среди разнолесья, богатого грибами и ягодами. Сосны, берёзы, осины. Настоящий густой лес начинается не здесь, а ближе к горам. Здесь же светло и просторно. А главная краса – большое озеро Сунукуль (на Южном Урале в топонимике сохранились башкирские названия). Недаром в нынешние времена на берегах этого озера есть турбаза, и регулярно устраиваются слёты туристов. И большие новорусские чьи-то дома уже подступают к самому берегу. Дома-то хороши, но высоченные заборы портят общий вид и своим нахальным видом словно кричат: «Это – моё!»

И, конечно, же мы с Ниной захотели навестить на местном кладбище могилу отца Нины и моего деда. Ныне кладбище огорожено железной оградой и отнюдь не заброшено, пополняемое новыми множащимися покойниками.

Моя детская память сохранила невысокие берёзки и залитые солнечным светом тропинки между могилами, а теперь деревья уходили вершинами в небо, заслоняя солнце, а бурно разросшаяся зелень и трава давали приют бесчисленным полчищам комаров и гнуса, которые принялись нас жалить, испытывая наше терпение и выдержку.

Мы стали искать могилу деда. Надписей на крестах и памятниках, относящихся к 40–50-м годам, совсем нет. Могилы, не посещаемые родственниками, ушли в землю.

Нина в качестве ориентира могилы отца с детства помнила три сросшиеся у корней берёзы. Их ли, нет ли, но она нашла три толстоствольных дерева, устремлённых своей кроной к небесам, а рядом были чьи-то нестарые ещё могилы с крестами. И вроде бы среди них я заметила чуть приподнятую почву с контуром могильного холмика. Ау! Дедушка! Ты здесь лежишь? Наверное, здесь. Почти 60 лет прошло с тех пор, когда ты лёг в эту землю… Порадуйся, дедушка: дочь и внучка, гораздо старше тогдашнего тебя, пришли к тебе с поклоном…

Что такое хорошо и что такое плохо?

Сейчас, из своего возраста, я стараюсь оценить себя, тогдашнюю маленькую девчонку, которая жила в Верхних Карасях.

Начну с плохого.

Была я довольно эгоистичным ребёнком. Не жадная, вовсе нет. Но я считала, что если мне хорошо, то это нормально – и пусть всегда будет хорошо, плохого я себе не хочу. Но если кому-то плохо, то я не очень-то была способна на сопереживание, мол, что же теперь делать? Я не злорадствовала: так, мол, и надо, сам или сама виновата. Я просто была равнодушна к чужой боли. Не воспринимала и опасные моменты жизни близких мне людей.

В 1946 году (мне шесть лет) папка тяжело заболел: высокая температура, боли в животе. Фельдшер Дора Михайловна предположила, что у него аппендицит, и направила в Чебаркуль. Я вообще не запомнила отъезда папки. Ну уехал и уехал куда-то. И не отметила сильнейшей тревоги мамы и бабки. Переживания взрослых меня не затрагивали. Я жила в своём маленьком мире, где центром была я.

Чебаркульские врачи при обследовании определили, что у папки что-то похуже аппендицита и это что-то связано с почкой. Отправили в Челябинск. А дорога долгая.

Когда его привезли в хирургическое отделение областной больницы, он уже был в тяжелейшем состоянии. Хирург Георгий Фёдорович Синяков (вечная ему благодарность от нашей семьи!) скомандовал: «Немедленно в операционную!» Когда он проник в область правой почки, она была загноившейся настолько, что буквально взорвалась от гноя в руках хирурга. Ещё бы немного протянуть, началось бы общее заражение крови – и нашему папке было бы не выжить.

И вот папка вернулся домой. Помню, был он в тулупе, с мороза. Я сидела за кухонным столом и увлечённо рисовала. Папка чмокнул меня в макушку, на стол передо мной легла кисточка невиданного прежде винограда. Я попробовала ягодку: показалось очень кисло. Отодвинула, есть не стала. И вообще на папку – ноль внимания. Продолжала рисовать.

А бабка, застирывая в корыте рубаху отца от следов крови, плакала навзрыд. Мы его чуть не потеряли навсегда! И как бы мы стали жить без кормильца?

Может, я слишком строго себя сужу? Мала ещё? Но вот вспоминается другой совершенно безобразный случай.

Братья Герка и Женька, я с Галькой пошли на Зырянку. Глубокий снег. В руках у нас заострённые с одного конца палки. Галька перевернула зачем-то свою палку острым концом вверх, оперлась на неё, коснулась губами. Вдруг поскользнулась, острый конец палки вошёл ей в рот. На снег закапала кровь. Я громко и весело засмеялась! Зачем? Почему? Непонятно. Братья возмутились: Гальке же больно! Они были не на много старше меня. Да ещё мальчишки. По моему тогдашнему мнению, зловредины порядочные. А вот, поди ж ты! У них хватило сердца пожалеть сестру, а у меня сердце равнодушное! Помню это со стыдом.

И был период, когда я вытворяла разные жестокости по отношению к живым тварям, пусть даже к насекомым. Оторвать лапки мухе, потом крылышки, потом голову и смотреть, что будет. Интересно было смотреть на паучка (не знаю его научного названия) – мы называли его «косиножкой», потому что, если оторвать длинные нитевидные его ножки, они даже оторванные продолжали судорожно двигаться: «косили».

Ну, положим, я не осознавала, что лишаю кого-то жизни, и мною руководил исследовательский и познавательный интерес. Но вот это как расценить?!

Гуляю на площади рядом с домом. Почему-то никого нет, кроме меня, и мне скучно. Я подхожу к недостроенному срубу то ли домика, то ли бани напротив Селивановского двора. Брёвна венцов сруба ещё новые, вкусно пахнущие смолой. Солнышко светит, приятное тепло обволакивает меня. И вдруг из-под нижнего венца сруба выползает изуродованный кем-то котёнок. Шерсть на боках изодрана, видны гноящиеся раны. Глаз нет – они выколоты! Жалкий, беспомощный, он пищит. Думаете, я его пожалела? Нет. Я решила про себя, что такому безобразному котёнку нельзя жить, его надо убить!

Я нашла увесистый плоский камень, но убивать так вот прямо – страшно. Зажмурившись,