Вечные хлопоты. Книга первая - Евгений Васильевич Кутузов

— Что вы, Захар Михайлович! — Она все тянула, тянула его за руку. — Сама видела!

Какая там работа — все бросились на улицу. Бежали, обгоняя друг друга, однако Антипов, сдерживая волнение и желание тоже припустить бегом (он знал, что первым эшелоном должен прибыть его молот), вышел из цеха степенно, не спеша, вызывая недоумение и досаду у Нади, которой не терпелось.

— Пойдемте скорее! — просила она.

Не стерпел все-таки и Антипов, не сдержал слез, когда увидел: со всех сторон бегут, бегут люди, а маленький маневровый паровоз, «овечка», медленно и осторожно толкавший впереди себя две платформы, был облеплен людьми до самой трубы. И машинист не ругался, не гнал никого прочь, понимая, какая это огромная радость. Он улыбался и махал кепкой.

— Ой, Захар Михайлович! — Надя прыгала и хлопала в ладоши.

А он думал: «Неужели?.. Неужели свершилось и настал час?..» И ему также хотелось прицепиться к паровозу и кричать со всеми вместе «ура!», и размахивать руками, и обниматься с незнакомыми людьми, но он не мог позволить себе такого. Пусть скачут и кричат «птицы-голуби», а ему не пристало, нет.

Он дождался, когда паровоз остановился у цеховых ворот, и тогда только подошел к платформе, на которой стояла, похожая на пирамиду и укрепленная растяжками, станина его молота. Она ничем не отличалась от других станин, не было в ней ничего особенного — станина как станина, — и все же Антипов узнал бы ее из десяти прочих. А хоть и из ста!..

Во всю длину платформы белой краской неровными буквами было выведено: «Рабочий класс Сибири шлет свой пламенный привет пролетариату геройского города Ленина!»

Подошел и Костриков.

— Дождался, Захар? — сказал он и похлопал Антипова по плечу. — Смотри, какой красавец! Раньше не замечал. Сколько же ты на нем отработал?

— Семь лет. В тридцать четвертом поставили. Хороший молот, чуткий.

— Это наш, да?.. — спросила Надя.

Он улыбнулся:

— Наш, дочка. Наш.

— Огромный какой!

— Ну нет, — сказал Антипов. — Семьсот пятьдесят килограмм. А есть и по шесть тонн. Те огромные. А наш с тобой средний. Зато на нем самую точную работу делать можно.

— Страшно мне, — призналась Надя.

— У страха глаза велики, — сказал Костриков. — А ты не робей, птица-голубь. Глаза боятся — руки делают.

— Он послушный, — поддержал Антипов.

Пока монтировали молот, он держал Надю возле себя, не отпускал ни на какие работы, хотя помощи от нее вроде и не было. А надо, чтобы девчонка своими глазами видела каждую деталь, и какая куда предназначена, и как ее устанавливают. После все пригодится. Знание не бывает лишним, всегда к месту придется. Сам Антипов и объяснял, где поршень, где золотник, для чего они нужны в молоте и каким образом работают. Опять же за какой гайкой особенно надо следить, чтоб не ослабла, как ловчее и лучше набить сальники, где почаще смазывать.

— Молот, он хоть и механизм, а тоже, как человек, ласку и заботу любит. Ты к нему со всей душой, и он тебя слушаться будет, не подведет.

Надя — молодец, внимательно слушала все и записывала в тетрадку, которую бог знает где и раздобыла. Слесари как-то посмеялись над ее старанием:

— Ты бы стихи про любовь писала!

— А вы не зубоскальте! — рассердился Антипов. — Чтобы дело разуметь, его знать надо. Привыкли: лишь бы день да вечер, а ей работать на этом молоте.

— Все они одинаковые.

— Для вас. А для машинистки молот молоту рознь. Один легкий на ходу и чуткий, а с другим наплачешься. Ты не смущайся, дочка, пиши себе и запоминай. Они же после сами к тебе придут спросить что. Знаю я этих делашей.

Сердился-то он на слесарей не всерьез — видел, что работают на совесть, но в обиду Надю не давал. Доволен был, что выбрал именно ее. Раз человек все хочет узнать и стремится дойти до всего с пониманием, значит, получится толк. Это ведь со стороны несведущему человеку кажется, будто в работе машинистки ничего нет сложного. Иные считают: дескать, какие там сложности — знай себе нажимай на рычаги и слушай команды. А не тут-то было!.. Обманчивая это простота. От машинистки многое зависит. Случается, и опытный, хороший кузнец пропадает с плохой машинисткой. А бывает, и средний удачливо работает, если повезет на машинистку. Вот Дусю взять. Ей не требуется лишний раз команду подавать, она сама видит и чувствует, когда посильнее ударить, когда полегче. Одно удовольствие с такой работать! И всегда у нее порядок, чистота, сальники плотно набиты — не подтекают, все смазано и вычищено, и шток — зимой — к началу смены подогрет.

Некоторые кузнецы — нагляделся Антипов — грубо обращаются с машинистками, кричат, ругаются... Он никогда не позволяет себе повысить голос. И особенно терпеть не может, когда на машинистку кричит сопляк какой-нибудь, едва научившийся клещи склепать. Хоть и ошибся человек, все равно грубить нельзя. И потому, что женщина, и потому, что нервничать станет, от страха снова ошибаться, а это уже не работа — мука мученическая. Именно по настоянию Антипова — еще кое-кто поддержал его — перед войной уволили одного такого крикуна. Не дай бог, какой грубиян был! Всю смену мат на мате, никто из машинисток больше недели с ним не выдерживал. Говорили с ним, беседовали. На профсоюзном собрании разбирали — все впустую. Ему про культуру производства, про отношение к женщине, а он свое — работа такая грубая! Тогда и высказался Антипов: «Нечего на работу валить! Человек на любой работе обязан держать себя в руках, не распускаться и не хамить другим. А если кому наша работа грубой кажется, так тому лучше профессию переменить».

* * *

Чуть подвел Костриков: ко времени, когда молот был смонтирован и готов к работе, печь запускать было нельзя, не просохла. Правда, не только вина Кострикова в этом — он-то старался изо всех сил, а причин разных хватало. С кирпичом, например, задержка получилась, везли издалека, а для железнодорожников какой-то