Габриэла, корица и гвоздика - Жоржи Амаду

В этот печальный час сумерек Насиб в широкополой шляпе и с револьвером за поясом шагал по направлению к железной дороге и вспоминал Синьязинью. Из домов доносился шум, смех, разговоры. Все обедали и, без сомнения, говорили о Синьязинье и Осмундо. С нежностью вспоминал о ней Насиб, желая в глубине души, чтобы этот Жезуино Мендонса, высокомерный и неприятный субъект, был осужден правосудием. Конечно, это было невозможно, но он вполне заслужил наказания. Жестокие нравы в Ильеусе…

Все хвастливые россказни Насиба, его страшные истории о Сирии, о женщине, которую кромсают ножом, о любовнике, которого кастрируют бритвой, были чистейшей выдумкой. Как он мог решить, что молодая, красивая женщина достойна смерти только потому, что обманула старого и грубого человека, конечно, незнающего, что такое ласка и нежное слово? Этот край, теперь уже его край, был еще далек от настоящей цивилизации. Много было разговоров о прогрессе, росли богатства, какао прокладывало дороги, воздвигало поселки, меняло облик города, но старые варварские обычаи сохранялись. У Насиба не хватало мужества сказать это во всеуслышание, — пожалуй, один Мундиньо Фалкан мог отважиться на такую дерзость.

В этот печальный час сгущавшихся сумерек Насиб шел, погруженный в печальное раздумье, он чувствовал усталость.

По этим и по другим причинам он и не женился: чтобы не оказаться обманутым, чтобы не пришлось убивать, проливать кровь, всаживать пули в грудь женщины. А он очень хотел жениться… Ему не хватало ласки, нежности, семейного уюта, дома, где чувствовалось бы присутствие женщины, которая ждала бы его поздней ночью после закрытия бара. Мысль о женитьбе овладевала им время от времени, как и сейчас, по дороге на невольничий рынок. Но он был не таков, чтобы ухаживать за невестой, у него не было на это времени, ведь он целый день в баре. Насиб заводил более или менее продолжительные интрижки с девушками, встреченными в кабаре, и женщинами, которые принадлежали всем, легкие приключения без любви.

Когда он был моложе, у него были две-три возлюбленные. Но тогда он не помышлял о женитьбе, поэтому дело не пошло дальше ни к чему не обязывающих разговоров, записочек, в которых назначались свидания в кино, и целомудренных поцелуев на утренниках.

Сейчас у него не оставалось времени даже для флирта, он проводил в баре весь день. Он стремился побольше заработать, чтобы получить возможность купить землю для плантации. Как все ильеусцы, Насиб мечтал о какао, о землях, где растут деревья с желтыми, как золото, плодами, за которые платят золотом.

Возможно, тогда он подумает о женитьбе. Теперь же он довольствовался тем, что заглядывался на красивых сеньор, проходивших по площади, на недоступную Глорию, сидевшую в окне своего особняка, и когда находил новеньких девочек вроде Ризолеты, то спал с ними.

Он улыбнулся, вспоминая вчерашнюю слегка косившую девчонку из Сержипе, ее изощренность в любви.

Сходить, что ли, к ней сегодня вечером? Она наверняка будет поджидать его в кабаре, но Насиб чувствовал себя усталым, на душе было невесело, он снова подумал о Синьязинье: много раз он стоял перед баром, наблюдая, как она пересекала площадь, как входила в церковь. В глазах его отражалось страстное желание завладеть собственностью фазендейро, запятнав его честь хотя бы мысленно, раз он не мог запятнать ее действиями и безумными поступками. Но он не знал слов, красивых, как стихи, у него не было волнистых кудрей и он не танцевал аргентинского танго в клубе «Прогресс». А если бы Насиб был таким, как Осмундо, то, возможно, именно он лежал бы сейчас в луже крови, с грудью, продырявленной пулями, рядом с обнаженной женщиной в черных чулках.