Дождливое лето (сборник) - Станислав Кононович Славич

В нем она сообщала, что отбыла в Вологодской области 15-летний срок лишения свободы и теперь живет в доме инвалидов, но хотела бы вернуться в Ялту. Ко мне у нее просьба: похлопотать, чтобы портрет ее сына Гоши был повешен в школе среди портретов других бывших учеников, погибших на войне. Оказывается, Гоша, которого я тоже знала, погиб в бою 18 апреля 1945 года. И далее в письме была заключенная в скобки ссылка, которая меня почему-то потрясла своей деловитостью: «Основание: выписка из приказа ГУК МО № такой-то».

Помнится, я спросила у брата: «Что такое ГУК?» Он посмотрел письмо и сказал: «Главное управление кадров».

В нашей бывшей школе действительно в вестибюле висит стенд с такими портретами, и Гоша среди них должен быть. И там же портреты троих ребят, на допросах которых переводчицей в СД была его мама…»

О том, что она ответила О. Т., тетя Женя не написала.

Далее — история Кати. Девица, оказывается, училась с Гошей в одном классе и, судя по всему, была не подарок. А с точки зрения О. Т., — само воплощение vulgarité. И надо же — именно к ней Гоша был неравнодушен. О. Т. была даже рада, когда парень еще до войны, не закончив десятого класса (тогда это было можно), пошел в летное военное училище. Он уходил от нее, а она была рада: лишь бы подальше от этой ужасной особы…

Сама Катя последний раз появилась у тети Жени тоже году в шестидесятом. Выходит, письмо О. Т., о котором я тогда понятия не имел, и этот визит почти совпали. Я был мальчишкой и, конечно, не знал, да и знать не хотел, о чем они тогда с тетей Женей говорили. Просто видел грузную женщину лет сорока пяти (в действительности ей было гораздо меньше) со вздувшимися венами на ногах и мешками под глазами. Тетя сразу увела ее к себе, в эту вот комнату, где мне сейчас не спится.

Итак, о чем же они здесь говорили?

Оказывается, Катя пришла к Евгении Петровне извиниться.

«Да в чем?»

«Помните, я приходила к вам ночевать зимой в сорок третьем году?»

«Помню».

«Вы ни о чем не спросили, но, по-моему, удивились…»

«Да сколько с тех пор прошло! Нашла о чем вспоминать!..»

«Не говорите, Евгения Петровна! Вы же, я видела, обо всем догадались, а слова не сказали. А я вас под монастырь могла подвести».

«Не подвела же…»

«Я чего прибежала? Где-то спрятаться надо было. Я в ту ночь колючую проволоку перерезала на лесопилке, где наши пленные работали. Со стороны речки. Чтоб пленных было легче в лес увести. К партизанам. А домой мне через весь город — наверняка на патруль нарвешься. А вы живете рядом. Я и подумала: рискну…»

«Какой тут риск, — сказала тетя Женя. — Риск был, когда проволоку резала».

«Не говорите. Люди по-разному себя вели. К этой заразе, Гошиной матери, я бы и близко не подошла».

Тут только тетя заметила, что от гостьи пахнет.

«А ты знаешь, что с ним, с Гошей?»

«Знаю. Он лейтенантом, летчиком был. Сбили его ровно за три недели до конца войны. А в сорок четвертом, когда нас освободили, сразу письмо прислал. С фотокарточкой. Видный такой парень. В погонах и два ордена».

«Ответила?»

«Попросила свою маму написать, что меня нет и искать не надо».

«Почему?» — изумилась тетя Женя.

«А что мне было писать? Что его мамочка переводчицей в гестапо была?..»

«Но при чем тут Гоша?»

«Да вот и он так же. Через знакомых все выведал: и что я в городе, и что мамочку посадили…»

«А ты что же?»

«Эх, Евгения Петровна! Не хотелось мне говорить… Думала, забегу на минутку, и ладно… Я же не только проволоку резала и клеила листовки. И людей прятала, и насчет того, где у них батареи стоят и сколько пушек в каждой, узнавала. Только что сама не стреляла. Не пришлось. Потому, видать, и среди участников не значусь. Обо мне начальник всего этого подполья написал, что слышал о такой Кате не раз, но самолично заданий ей не давал, и в списках я у него нигде не числюсь…»

«То есть как это?»

«Да не нужно мне оно. И правда — заданий не давал, в глаза не видел, а то, что слышал, так мало ли что о ком говорят…»

«Но есть же свидетели…»

«Кто? Спиридон? Или Душан? Так оба убиты. А они мною больше всего командовали. «Катька, нужно оружие. Катюша, надо человека спасать…»

«Ну а те, кого вы прятали?»

«Что это, Евгения Петровна, со мной на «вы» перешли? А я еще не все сказала. Прятала я румын и хорватов, которые поняли, что песенка немцев в Крыму спета и пора к партизанам перебегать. Хорошие попадались ребята. Только чего это я буду их искать, если никто сам не потрудился меня найти? А может, и некому искать? Война-то еще долго тянулась…»

Тут она помолчала и попросила закурить, видя, что тетка курит.

«Вы же знаете, какой я была…»

«Да уж помню, — усмехнулась тетя Женя. — Гроза всей школы».

«Какая там гроза! Дура была набитая. Такой и осталась. Двор наш помните? Широкий, как базар. Немцы и румыны сразу его выбрали для остановок. Бывало, к вечеру и подводы стоят, и машины, и полевая кухня дымит… Я раз изловчилась и стащила с румынской подводы автомат. Отдала Спиридону. Румыны вообще беззаботней немцев были. И дисциплина у них не та. Потом как-то из квартиры утащила у румынского офицера пистолет… Рано или поздно — это теперь понимаю — должна была попасться. И попалась».

Дальше у тети Жени было:

«У меня сердце от ее слов сжалось. Хотела спросить, как же это случилось, и не смогла, не посмела. Ничтожными и мелкими показались все мои собственные прошлые и нынешние заботы и проблемы. А она опять помолчала и спросила вдруг:

«У вас выпить не найдется?»

Надо было бы ответить: «Нет». Нельзя все-таки допускать до развязности. Но не сумела. Подумала только: «Господи! Еще и это…» Вышла, принесла флакончик спирта, который держала для компрессов, достала рюмку… Она выпила, вытерла губы рукой, хакнула по-мужицки и по-мужицки же глубоко затянулась. Потом говорит:

«Не успела я даже толком спрятать пистолет, как