Земля под снегом - Эндрю Миллер

того, что навалил Эдвард Стрэнг! Она вошла в спальню, но остановилась у двери. Там была женщина – стояла перед умывальником, глядя на чету Арнольфини.

– Добрый вечер, – сказала Айрин.

Женщина обернулась.

– Простите меня, – сказала она. – Я немножко заблудилась.

– Ничего страшного, – сказала Айрин.

– Чудесная вечеринка.

– Благодарю вас.

– Как себя чувствует бедняжка?

– Тесса? Гораздо лучше, спасибо. Она спит сейчас.

– Самое правильное.

– Да.

Они смотрели друг на друга через кровать в маслянистом свете прикроватной лампы. Айрин виделась уже с ней в разных гостях, обменивались парой слов, ничего запоминающегося. Последний раз, кажется, летом, был прием в саду с купанием в бассейне, многолюдно, Эрик не очень-то жалует эту публику: бизнесмены, руководство табачной компании. В какой-то момент один гость (очень толстый, Джеффри, фамилия вылетела из головы) нашел стрелу, притворился, будто она в него попала, проковылял через лужайку и с неимоверным всплеском рухнул в бассейн. И правда очень забавно было.

– Нравится она вам? Картина.

– Все никак не могу разобраться, – сказала Айрин. – Странно этот мужчина смотрится.

– Эта огромная шляпа.

– Да.

– Супруга, кажется, тоже не очень в нем уверена.

– Она далеко-далеко.

– Есть версия, что этот их портрет – в ее память. Что он был написан после ее смерти. Если так о нем думать, в нем больше смысла, правда?

– Про эту версию я не знала, – сказала Айрин. – Надеюсь, что она ложная.

– О, скорее всего, ложная. Я понятия не имею, в сущности. На каком вы сроке сейчас?

– Примерно девятнадцать недель.

– У вас дивный вид. Цветущий.

– Спасибо.

– А бывает, женщина выглядит страшно изможденной.

– Да, бывает такое.

– От чего, интересно, это зависит?

– От освещения, – сказала Айрин. Она предполагала пошутить, но прозвучало не совсем как шутка.

– Это милое создание в зеленом платье. Она ведь тоже с животиком, да?

– Рита? Да, она тоже.

– Счастье, когда есть с кем про это поговорить. Кто понимает.

– О да. Несомненно.

– Смех берет, какие мы забывчивые. Моему парню в феврале будет шестнадцать. В День святого Валентина. Как рожала, я, конечно, помню. Такое не забывается. Но беременность… – Она развела руками. – Я была не очень хорошей мамой. Я и сейчас не ахти, но, когда он родился, я представления не имела. Мне был двадцать один год. Не сказать, что души в ребенке не чаяла. Знаю, непростительно такое говорить. Патронажная сестра ужас на меня наводила. Она просто не выносила мам, которые не справляются. Я приладилась в конце концов, но на это ушел, может быть, год. В чем я была вполне уверена – это в том, что второго мне не надо.

– Он чудесный юноша на вид, – сказала Айрин.

– Хулиган он на вид. Он очень способный. Меня порой поражает. Но они ведь и пугают, как вам кажется? Дети. Эта их яростная жажда жизни. Ваш-то, конечно, будет ангелом. Вы будете великолепной мамой.

– Не знаю, – сказала Айрин. – Заранее, по-моему, невозможно знать.

– А Эрик, как вы думаете, каков будет в роли отца?

– Он был очень близок со своим отцом. Отец вырастил его фактически.

– Железнодорожник.

– Да. Он вам про него говорил?

– Кажется, говорил. – Она пожала плечами. – Но вы ведь не поболтать сюда зашли. Я жутко невежлива. Оставлю вас в покое.

– Ну что вы, не переживайте, – сказала Айрин. – Мне очень приятно было.

– И мне, – сказала Элисон. Она улыбнулась и обошла кровать. Приблизившись к Айрин, остановилась и поглядела обратно в комнату.

– На какой стороне он спит? – спросила она.

Люди наконец начали перемещаться в столовую. В гостиной было так накурено, что стояло сизое облако, эту атмосферу могли выносить только особые люди – такие, как Дакуэрты. Большая часть еды в столовой была съедена. Эрик отправился посмотреть, что еще есть на кухне, и, когда Айрин туда вошла, он стоял у плиты и резал на тарелке сыр. Сказал, сделает сэндвичи. Посмотрел на нее блестящими от джина глазами. Спросил, не поменяла ли она платье.

– Нет, – сказала она. – Платье то же самое.

В кладовке у нее было приготовлено еще с полдюжины тарелок. Сладости и пряные закуски. Она сняла с тарелок фольгу.

– Как там дела наверху? – спросил он.

– Тессе было нехорошо, но сейчас, я думаю, все в порядке. Она спит. Потом я натолкнулась на Эдварда Стрэнга. Потом беседовала с женой Фрэнка Райли.

– С женой Фрэнка?

– Да. Она была в спальне.

– В нашей спальне?

– Сказала, заблудилась.

Он помолчал некоторое время. Начал резать один из ломтиков чеддера на тонкие полоски.

– И о чем вы беседовали?

– Да о том о сем. О новорожденных.

– О новорожденных? Что она знает о новорожденных?

– И еще она спросила, на какой стороне кровати ты спишь.

– Ты ей сказала?

– Не увидела причины не говорить.

– Это не ее собачье дело. Как тебе такая причина?

– Пустяки, – сказала Айрин. – Не откроешь в гостиной окна? Там в обморок впору упасть.

Она понесла поднос в столовую. На одной стороне подноса были фарфоровые формочки с фруктовым пюре в заварном креме, в каждой вместо ложки – бисквитная палочка. Драматург, куривший одну из сигар Эдварда Стрэнга (он предпочел «уиллз уиффс» большим «кастелла»), взял формочку и тут же уронил сгусток крема на пиджак. Уронил и не заметил. Утром Айрин увидит окурок его сигары в формочке. Один из амариллисов она обнаружит в туалете первого этажа, один из долмадес – под софой, два стакана, почти погребенные, – на лужайке. Один стакан, добравшийся до заднего сада и поставленный как подношение у декоративной яблони, она увидит в середине марта, через неделю после отъезда Эрика и незадолго до своего собственного отъезда.

Кто-то спросил, где молодые люди, и кто-то ответил, что они вышли. Фрэнк сказал, что пойдет поищет. «Зачем?» – спросила Элисон. Он пожал плечами и не стал выходить. Похлопал себя по карманам и вынул розовую пачку «пассинг клаудс». Несмотря на цвет, эти сигареты предназначались в равной степени мужчинам и женщинам.

Около обеденного стола, у того конца, что ближе к незанавешенному окну, у Билла начинался разговор с Габби Миклосом. Последние полминуты Билл пытался привлечь внимание Риты, подать ей сигнал, что пора уходить. Говорили об этом, когда шли сюда с фермы, вернее – он говорил. Мол, он изобразит дойку: мелкие движения вверх-вниз. Но Рита была занята, кружила по комнате, смешила людей, меняла голоса. Сейчас стояла перед крупным мужчиной, который пришел с коробкой табачных изделий. Он любовался на нее, глядя сверху вниз. Тем временем Габби говорил что-то Биллу в правое ухо. Прозвучало как вопрос, но язык – не английский.

– Нет, – сказал Билл. – Меня никогда этому языку