Земля Сахария - Мигель Коссио Вудворд

головы, руководители окончательно теряли связь с жизнью. Они уверовали в значимость и незыблемость своих постов, в свое исключительное право управлять жизнью народа, принимали как должное подхалимство подчиненных, гордились приглашениями в посольства и сами устраивали пышные приемы. Напуганные революционной бурей, бюрократы жаждали регламентации, порядка, успокоения, стремились ввести в привычное русло бурный поток событий. Вспоминали о законах, созданных в те времена, когда Куба была колонией, о реформах правительства мистера Мэгуна[34], цитировали дряхлую конституцию сорокового года. Все это смешивалось с разговорами об аграрной реформе. Предотвратить ее они были уже не в силах. Эти люди, привыкшие цепляться за колесницу победителя, твердили, что революция уже окончена, закреплена в целой серии принятых мер и постановлений. И апофеозом революции они объявили свой собственный консерватизм, свои устарелые понятия, кое-как перекроенные на более или менее современный лад.

Но Дарио и другие такие, как он, много пережили и узнали за это время. Они не думали о себе, о своей роли. Просто их новый жизненный опыт не укладывался в рассказы из календарей, в прочувствованные воспоминания да разговоры о том, кто ранен в руку, а кто — в ногу, или в списки героев — участников того или иного сражения. Они стали другими в огне революции, навсегда избавились от старых взглядов и предрассудков, мещанских вкусов, которые в них воспитали. Но люди вокруг не изменились. Соседи Дарио без конца уверяли, будто стоят на страже революции от ее врагов, а сами только тем и занимались, что подсчитывали любовников какой-нибудь женщины да возмущались ее поведением — как же, ведь она посмела нарушить правила старой морали! «А вот Хуанита (или Эсперансеха, или еще кто-то), пользуясь свободой, которую революция принесла женщинам, выходит на улицу одна — вы только подумайте! Может ли такая девушка считаться порядочной?!» Мулатка Каридад с широкими бедрами и черными глазами получила теперь работу. Она устала притворяться в течение стольких лет, покинула наконец китайца Ли и нашла другого возлюбленного — соседи осуждали и ее. Учительница Кармен влюбилась как девчонка, покончила с ханжеством, стала живой, энергичной, моложавой — просто позор! «Не говоря уж о том, что она старая, но как она могла, с ее воспитанием…» Эти люди не понимали, что изменение структуры общества меняет строй души, и человек стремится сбросить с себя давящие путы старых установлений.

Дарио и его товарищи смотрели на мир по-другому. Они избавились и от религиозных предрассудков, не верили больше ни в рай, ни в вечную жизнь, ни в бессмертие души, навсегда распрощались, с наивными представлениями о месте человека во вселенной. Но в их семьях все оставалось по-старому. Дарио, например, пришлось выдержать целую битву с тещей да и с другими родственниками — они считали совершенно необходимым окрестить первенца Дарио. «Ну что тут такого, — говорили родные, — пусть капнут малышу на головку святой водой в память о неисчерпаемых водах Иордана, омывших первородный грех». «Да неужто расти ему некрещеным, бедному ангелочку», — твердила теща. И в конце концов начинало казаться — и в самом деле, почему не уважить старушку, какой тут вред… Приходилось тайно бороться и с самим собой — ты не будешь бояться пройти под лестницей, смотреться в разбитое зеркало, ты должен отбросить все табу, все предрассудки. Ведь ты знаешь, что только сам человек — творец своей жизни, которая, как ни грустно, кончается могилой; а тогда не будет больше ничего — ни тебя, ни твоего тела, ни твоих надежд и мечтаний; останется лишь воспоминание, да и оно постепенно сотрется, угаснет, ненужное потомкам.

И в то же время Дарио и его товарищи, такие же юноши, как он, стали свидетелями глубочайших внутренних изменений, которые захватывали всего человека, его душевный мир, его личность. Это волновало, тревожило: на их глазах люди преступали общепринятые нормы, нарушали традицию, вырывали с корнем все прочно установившееся, освященное многими поколениями. И не всегда легко было понять, что именно должно погибнуть, исчезнуть в этом хаосе, а что следует сохранить. Трудно найти грань между общим и личным, между мещанскими пересудами и общественным порицанием, отделить прошлое от будущего. Чувствуя смерть рядом с собой, человек судит безжалостно себя и других. Ты участвуешь в разрушении статуи Республики, памятников Нарсисо Лопеса[35], дона Томаса[36], обелиска с американским орлом в Гаване, но тебе не так-то легко бороться с утверждениями об отсутствии творческой способности у нашего народа. Ты объявил войну политиканству, любым отклонениям от марксизма, ты борешься с нападками на коммунистов, с разговорами о «железном занавесе», но ты не всегда в силах победить привычку лгать и лицемерить, издавна воспитывавшуюся в людях. Ты стремишься уничтожить пороки общества, бороться с бедностью, осуществлять социальную справедливость, но самое трудное — укрепить в окружающих и в себе понятия добра и чести. Ты решился испытать себя угрозой атомного взрыва, но ты должен быть также готов взорвать все старые взгляды и обычаи, самый строй своей прежней жизни. Дарио не мог больше жить как все, ничем не выделяясь из толпы так называемых активистов из передовых. Он рвался в будущее, туманное, но непременно счастливое. Не для него это существование! Неужто стоит жить только для того, чтобы есть два или три раза в день, чистить зубы новой пастой «Перла», умываться мылом «Накар» да изредка страдать от головной боли или от радикулита! Читать спокойно в газетах о положении во Вьетнаме, о партизанских боях в Африке и Латинской Америке, следить за событиями со стороны, а самому сидеть на теплом местечке и знать, что никто тебя не тронет, не покусится на твои права… К тому же от любви к Марии осталось лишь уважение да размеренно возрождающееся желание. Он тосковал по той первой высокой страсти, невозвратно канувшей в прошлое, и не хотел верить, что моногамный брак, этот формальный институт, исчерпывает великое стремление человека к любви. Любовь! Полное слияние с другим существом, способным вместе с тобой ощутить, как прекрасна жизнь. Вместе смотреть на темные силуэты кораблей, входящих в бухту, следить, как сверкают огоньки среди бьющихся на ветру флагов, как старые рыбачьи лодки пересекают бухту в направлении Касабланки, Реглы и Кабаньи или медленно подходят к берегу, до краев полные трепещущей рыбой. Видеть, как гуляют по набережной люди, катаются на велосипедах дети, слышать, как Пятая симфония Бетховена гремит прямо под открытым небом, под пальмами, кактусами и яркими тропическими звездами. Взбираться туда, где гордо высятся бессмертные средневековые замки, на чьих поросших мхом камнях ты тоже пишешь свои