Повести и рассказы - Михаил Леонидович Слонимский

Лиза, присев на подоконник, глянула в окно: шумная улица жила внизу.

Прождав около получаса, Лиза вышла в коридор, затворила дверь на ключ и пошла к дворничихе отдать ключ. Она напрасно стучалась к старухе: той уже не было дома. Лиза не могла уйти с ключом, а кому оставить ключ — не знала. Уже смеркалось, когда вернулась дворничиха.

— А! Я вас жду, — обрадовалась Лиза. — Вот ключ. Мне уж уходить нужно, я лучше завтра приду. Когда он бывает дома?

— А утром часиков в десять зайдите, они дома будут, — отвечала старуха. — Да вы бы посидели еще. Чайку, не хотите ли, подам?

— Спасибо, — сказала Лиза. — Я завтра буду.

Ей казалось сейчас, что она действительно сестра Йорке Кащееву.

Наутро она снова была тут. Она встретила Йорку Кащеева у подъезда. Йорка воскликнул:

— А! Это не вы ли вчера залетали?

— Я.

— Ко мне сестра из Ростова заезжала — так старуха вас за сестру признала.

— Простите, — отвечала Лиза. — Я у вас сидела в комнате и…

— Тесная комната, — перебил Йорка Кащеев, — на «ньюпоре» и то не сядешь. Ну, а вы что? Опять плохо? Болтает? На пике ложится, да?

— Вы ключ получили? — спросила Лиза.

— Получил. Эх вы какая! Все не о том. Ну, даешь полный газ — в чем беда?

— Беда, — согласилась Лиза. — Мне с отцом не жить.

Йорка Кащеев чиркнул спичкой, закурил, сунул спички обратно в карман и пустил дым изо рта. Они уже вышли из подъезда. Лиза говорила:

— В воскресенье он меня замуж выдает, а я не могу даже сопротивляться. Куда мне идти?

Йорка Кащеев усмехнулся:

— Опять некуда. Некуда. Эх, тоже! Такая девушка — и некуда. Ладно, будьте у меня в пять часов. Потолкуем.

В пять часов он повел Лизу в Деловой клуб обедать. В огромные окна, в каждое из которых свободно мог бы влететь не «ньюпор» даже, а целый «вуазен», видна была Мойка. Фотографии Волховстроя висели на стене против окон. Пианола, заведенная официантом, гремела буденновский марш.

Йорка Кащеев говорил:

— Теперь слушайте мои директивы: в Фонтанку не кидаться, в Мойку тоже не надо. Не люблю, когда хорошая девушка зря пропадает. Сбавьте газ и вытягивайте до воскресенья молча. А там, что я буду делать — не вмешивайтесь. Йорка Кащеев не подведет. Подкручу так, что останетесь довольны.

— Что вы хотите делать? — спросила Лиза.

— Да уж не сомневайтесь, — неопределенно отвечал Йорка Кащеев. — Не сбуксую — буду поддирать. Бузить я умею.

И он наклонился вдруг через стол к Лизе:

— Не вижу я, что ли? Поглядеть хотите: не замечательный ли жених придет в воскресенье. Может быть, прямо Илья Муромец, корабль с парусами, а не жених? Если замечательный — пожалуйста. А если нет — так условие: чуть я пришел — вон из комнаты. Есть?

VI

Варвара Петровна председательствовала на вечеринке. Это она устроила на деньги Чаплина ужин с обильной выпивкой. Она же посоветовала пригласить Никиту-грузчика. Варвара Петровна так ухаживала за Никитой, подливая ему вина и горькой, что тот был уже близок к состоянию Уточкина: Уточкина тошнило на кухне. Труженик Малой Невки невнятно мычал в ответ на любезные слова Варвары Петровны.

Черныш сидел рядом с Лизой. Они уже присмотрелись друг к другу, поговорили о покойной фельдшерице, и теперь Черныш постучал ножом о тарелку с такой силой, что тарелка треснула, и встал.

— Извиняюсь, — сказал он, — в честь прекрасной дочери моего старого друга, такого же, как и я, солдата, я написал сегодня за ночь стих и прошу простить меня за малую литературность. Зато этот стих льется из души.

И он прочел длинное любовное стихотворение, которое, впрочем, кончалось так:

Князей, и лордов, и графов,

И фон-баронов, и купцов —

Мы победили весь царизм,

Да здравствует наш коммунизм!

Стихи очень понравились собравшимся. Последние четыре строчки вызвали оживленный спор. Варвара Петровна энергично возражала против политики в делах любви. Спрошенный по этому поводу Никита-грузчик отвечал кратко:

— Победим. Не будем рабами. Сволочи капиталисты.

Лиза хвалила стихи. Когда Чаплин, икнув, вышел на кухню, Черныш обернулся к Лизе, решив окончательно покорить невесту рассказом о своих необыкновенных, геройских подвигах.

— Разрешите рассказать вам о том, как мы побеждали царизм. Это небольшой эпизод о моем переломе.

— Очень интересно, — отвечала Лиза.

Черныш приступил к рассказу без промедления:

— Я тогда был, сами себе представляете, взводным в особом отряде. В Питере, в девятнадцатом году. Фамилия моя вам известна — Черныш. Но вам неизвестно, что еще в самую борьбу, в семнадцатом году, я сказал Керенскому из армии: «Вы, гражданин Керенский, еврей и явление непопулярное среди масс». Я после этого однажды избирался делегатом. Вам не скучно, если я продолжу дальше рассказ?

— Очень не скучно, — сказала Лиза.

— Тогда представьте себе: однажды вызывают меня на полигон для высшей меры наказания. Приезжаю. А там выстроена шеренга старичков. Старички — это все генералы, а с самого правого фланга маленький старичок, по-ихнему — «ваше высокопревосходительство». А я не сам командую делом. Надо мной этакий элемент во френче, сами себе, конечно, представляете. И вот говорит он мне: «Я скажу тебе: „Пли“, и ты скажешь взводу: „Пли!“ — и больше ничего». Дело обыкновенное, я нисколько не изумился. Фамилия моя известная — Черныш. Я очень стою за революцию и выбирался делегатом. И вот — вы уже себе это представляете — вынимает правофланговый старичок из кармана портсигар и обращается с покорнейшей просьбой. Вот, говорит, у меня осталась коробка папирос, двадцать пять штук, — так разрешите перед высшей мерой раскурить с приятелями-генералами? Сами себе представляете. Начальник был очень хороший, понимающий и высшую меру применял с большими душевными переживаниями. «Хорошо, — сказал он, — курите». И вы уже видите картину: выходит высокопревосходительство из строя и каждому генералу дает по папиросе и себе берет. А две, что остались лишними, ломает и кинул наземь, нам не дал. И вот стоит перед нами шеренга старичков и курит папиросы.

Тут Черныш оборвал свой рассказ.

— Разрешите, чтоб скучно не стало, выпить ваше здоровье, Лизавета Матвеевна?

Он осушил рюмку горькой, отер губы салфеткой и продолжал:

— Курят они, курят, а мы ждем. И это ужасно как больно было ждать; один из взвода так всю ночь после этого плакал, хотя и терпел от генералов в своей жизни очень много. Бросают генералы, один за другим, свои докуренные папиросы, и начальник говорит: «Пли», тогда я…

— Да что