Хорошая женщина - Луис Бромфильд

В начале декабря, когда засохшие деревья парка опушил первый, но уже почерневший от копоти снег, конюшню посетили Ирена Шэн и Мэри Конингэм. Их сопровождал дряхлый Эннери.

Над стойлами имелась комната, в которой когда-то жил кучер. Теперь она была пуста, если не считать стола, нескольких стульев, пузатой железной печки и кровати. В комнате было два больших окна, расположенных одно напротив другого и наполовину скрытых диким виноградом.

— Я думаю, это подойдет, — сказала Ирена, окинув беглым взглядом комнату и заглянув в чулан для сбруи.

— По-моему, здесь ему будет отлично, — с довольным видом подтвердила Мэри.

— Суньте эти газеты в печку, Эннери, и зажгите, — сказала Ирена, — он не сможет работать, если печка не действует, — нельзя будет топить.

Бумага вспыхнула моментально. Тяга была отличная. Дамы обменялись взглядом.

— Так, значит, вы ему скажете? — спросила Мэри.

— Да… Впрочем, я это поручу Крыленко. Я ведь с ним незнакома… — И, обращаясь к старику негру, Ирена добавила: — Приберите комнату, Эннери. Некий мистер Даунс будет приходить сюда время от времени и писать картины. Приходить и уходить он будет, когда ему вздумается. Вы не обращайте на него внимания.

Они ушли, а Эннери невозмутимо принялся за работу, поднимая облака пыли старой метелкой. За свою долгую службу в «замке» Шэнов — пришел он сюда восемнадцатилетним малым, а недавно ему стукнуло шестьдесят пять — он привык ничему не удивляться. Жизнь в замке таила в себе всяческие неожиданности.

2

С первым снегом эпидемия стала понемногу стихать. Но возник новый ужас, порожденный, как и эпидемия, мрачными трущобами Низины.

Безобразная колючая проволока загородила все входы и выходы заводов, а поезда ежедневно привозили проходимцев и преступников, завербованных в других городах для охраны мастерских и печей. В начале стачки от нее страдали не столько сами забастовавшие рабочие и владельцы заводов, сколько весь город в целом: с каждым днем росло число преступлений. Невероятно участились кражи, появились грабежи; в новом парке подверглась нападению женщина и были жестоко избиты два жирных представителя промышленного мира; был ограблен и затем лопнул при весьма таинственных обстоятельствах Фермерский банк. Преступления эти совершались бандитами, нанятыми для борьбы со стачечниками, но, разумеется, обвиняли в них последних. Объятому паникой городу мерещились всяческие ужасы. Газетные передовицы предсказывали анархию и разложение. Они толковали о «священном праве собственности» и изобиловали трескучими фразами. Мозес Слэд, предвидя, вероятно, возможность собрать обильный урожай избирательных голосов «поддержкой своих сограждан во время такого тяжелого кризиса», примчался из Вашингтона и стал во главе «наблюдательного комитета», единственной целью которого было сваливать вину за все преступления на стачечников.

Благодаря этому самоотверженному поступку мистер Слэд так вырос в глазах Эммы, что все ее сомнения относительно замужества исчезли, повидимому, окончательно. Она с большим жаром проповедывала необходимость принять крутые меры против «чужеземного сброда» и оградить от него китайской стеной «нашу богом избранную страну», пока Мозес однажды не отвел ее в сторону и не посоветовал умерить пыл, так как самое существование заводов основано на дешевом труде пришельцев. Если закрыть приток иммигрантов, рабочий класс окажется господином положения. Неужели она не понимает такой простой вещи?

Эмма поняла. Мозес Слэд был для нее непререкаемым авторитетом. «Он поразительно разбирается во всех законах экономики», сказала она Филиппу.

Филипп, выздоравливающий и раздражительный, слушал ее молча. Он был даже представлен Мозесу Слэду, который окинул его подозрительным взглядом и спросил о планах на будущее.

— Нет у меня никаких планов. Чем я займусь, — не знаю, — ответил Филипп и этим лишний раз поверг Мозеса в сомнения насчет целесообразности женитьбы на Эмме.

Постоянное упоминание в речах Эммы имени мистера Слэда начало тревожить Филиппа. Он видел, что она собирается сказать ему о чем-то, и догадывался, о чем именно. Ее намерение показалось ему отвратительным. Дело было не только в том, что мистер Слэд внушил ему антипатию. Но что-то позорное видел он в самом факте: его мать вступает во второй брак после стольких лет вдовства. Это почему-то казалось ему предательством по отношению к нему, Филиппу. Ведь Мозес Слэд был новым союзником в стане его врагов. Такие мысли мучили его в те часы, когда он не ломал головы над другой тяжелой задачей: как уйти от Наоми, не нанеся ей слишком глубокой раны?

В эти дни Эмма и Наоми ни на шаг не отходили от Филиппа. Стоило ему спуститься в гостиную, как появлялась либо та, либо другая. Наоми оставляла его только для того, чтобы покормить близнецов. В этом отношении, по мнению Мабель, Наоми очень посчастливилось, так как она была в состоянии кормить обоих, на что способны, с гордостью подчеркивала Мабель, не многие женщины. Под руководством Мабель, Наоми усвоила себе те же методы, а именно — как только близнецы поднимали плач, им немедленно давали грудь, и, свернувшись калачиком, они быстро засыпали. Мабель страшно ими гордилась, как-будто она принимала участие в их создании. Она сидела у Наоми по целым дням, ибо и настояния Эммы и приказания Эльмера были одинаково бессильны в борьбе с ее инстинктивной жаждой дружбы. Близнецы ревели, маленький Джимми носился, как угорелый, и весь дом, казалось, был полон детьми. Наоми не расставалась с грязным кимоно и зеленым чепцом, ссылаясь на недомогание.

Такое положение вещей не могло долго продолжаться. Кризис наступил, когда Эмма, вернувшись однажды после полудня домой, застала такую сцену: в кресле у окна сидел Филипп, бледный и измученный; за его спиной, расположившись в кимоно и чепце на диване, Наоми кормила близнецов; маленький Джимми устроился на полу и занялся вытаскиванием фотографий из альбома, переплетенного вместе с фамильной библией; спинки кресел и стульев были украшены белыми предметами, в которых можно было безошибочно угадать пеленки. Два таких предмета сушились даже на раме портрета Джэзона Даунса!

С минуту Эмма стояла на пороге в состоянии, близком к параличу. При виде свекрови Наоми вызывающе выпрямилась. Мабель кротко улыбалась, а Филипп даже не повернул головы. Эмма ринулась вперед, как хищная птица, и, сорвав все пеленки, скатала их в аккуратный сверток. Затем она повернулась к Наоми.

— Последний раз такое безобразие происходит в моем доме! Слышишь? — Она выхватила семейную библию из рук Джимми. Тот немедленно завопил, подавая этим сигнал близнецам. Получилось завидное трио. — Я не позволю, чтобы у меня устраивали непотребный дом! — кричала Эмма. — Что это за сиденье по целым дням в халате? Настоящая проститутка в ожидании гостей!