Экспресс-36 - Борис Сандлер

город кончается и начинается «пустыня», куда ходить мне строго-настрого запрещалось. И вот теперь она, Гадья, дала мне это понять. Благодаря своей нынешней темной раскраске, она точно растворилась в темноте, и только ее бородатая морда, до которой не успела добраться моя щетка, еще висела в воздухе, как заплатка на покрывале ночи. «Ме-е-е!» — печально попрощалась со мной Гадья и исчезла.

Вернувшись домой, я сразу юркнул к себе в кроватку. Лучший способ избежать лишних разговоров — это лечь спать. Там, в кроватке, под одеялом, я всегда чувствовал себя защищенным от неизбежной порции нравоучений, полагавшейся мне за очередные проделки. Кроватка становилась для меня убежищем, потому что кто же посмеет вытащить из постели спящего ребенка — разве что сущий злодей. Никто меня этому не учил — инстинкт подсказывал. А что будет утром? Даст Бог утро, даст и пищу, как говаривала бабушка…

Однако сон не шел ко мне, как бы сильно я ни жмурил глаза. Я метался из стороны в сторону, заворачивался в одеяло — становилось жарко, раскрывался — становилось холодно, укрывался с головой… В какой-то момент я ощутил на лбу мамины губы, как будто она хотела проверить, нет ли у меня, упаси боже, температуры. Вздохнув с облегчением, она поцеловала меня. И в то же мгновение, когда я ощутил на своем лице тепло ее дыхания, из темноты снова выплыла белая заплатка — козья морда с бородкой. Большие зеленые глаза Гадьи смотрели так жалобно, что у меня даже заныло под ложечкой, как если бы я страшно проголодался. Я и в самом деле разинул рот, настолько широко, насколько мог, и в один присест проглотил козу — всю целиком. И тут же почувствовал, как кто-то сзади вцепился в мои волосы и приставил к горлу холодное лезвие резницкого ножа. Воздев глаза свои к небу, я увидел над собой перевернутое лицо дедушки Аврума. Слезы текли из его глаз. Он плакал и, плача, шептал молитву. Мне захотелось крикнуть ему, чтобы он не делал этого, ведь затем Ангел Смерти убьет и его… И все повторится, как в пасхальной сказке «Хад Гадья», — каждый будет стремиться уничтожить другого, чтобы доказать, что он сильнее и обладает властью над чужой жизнью…

Проснулся я от бабушкиного крика: «Аврум! Ой, коза… Гадья пропала… Аврум, нужно что-то делать…» В мгновение ока я оказался на улице. Но бабушка не видела меня. Она вытирала руки фартуком, как будто перед тем вымазала их в чем-то, и причитала: «Нужно позвать участкового… Наверняка ее украли… Такая коза… Так доилась… Сокровище…» Она еще раз метнулась на задний дворик, точно хотела удостовериться, что несчастье и в самом дело произошло, или же, напротив — узнать, что ошиблась и вот-вот Гадья поприветствует ее своим веселым утренним «ме-е-е»…

У меня на душе заскребли кошки. Еще мгновение, и я зароюсь головой в бабушкин фартук, впитавший все запахи нашего дома, и расскажу ей правду о своем преступлении…

Но в этот момент послышался голос пастуха Кирики: «Бунэ зиуа!» — «Добрый день!»

Кирика стоял по ту сторону ворот, опираясь локтями на их заостренные сверху доски. Бабушка беспомощно развела руками, как бы извиняясь перед ним, и тихо рассказала по-румынски, что, когда рано утром она принесла козе немного отрубей с водой, у нее прямо в глазах потемнело — от Гадьи ни следа не осталось, один помет… Но стоило бабушке произнести имя нашей козы, как в ворота с внешней стороны что-то стукнулось. Калитка со скрипом распахнулась, и во двор заглянула беям козья морда с бородкой… Гадья, по своему обыкновении, заблеяла и, увидев бабушку, бросилась к ней. Ни одного синего пятнышка на ее белой шкуре не было.

Я поднял глаза и поймал на себе внимательный взгляд пастуха. Он смотрел на меня и на мои руки. Только теперь я заметил, насколько вымазался в извести, и поспешил спрятать руки за спиной, словно были они не синими, а красными, как у дедушки, когда он режет кур…

Если уж суждено несчастье, так оно и до козы дойдет. В городе стали поговаривать, что район, в который входил и наш город, не выполнил годовой план — недодал государству десятки тысяч тон мяса. Покрыть образовавшийся долг высокое начальство решило хитрым способом: запретило держать какую бы то ни было скотину в домашнем хозяйстве. По радио целыми днями передавали программы с участием крупных специалистов по животноводству. Перекрикивая друг друга, они разъясняли глубокий смысл правительственного постановления. Как выяснялось, мелкобуржуазные хозяйчики захватили рынок в свои руки и препятствовали развитию государственного сектора, который именно из-за этого был не в состоянии восполнить дефицит мясо-молочной продукции. К тому же городские улицы в последние годы оказались чрезвычайно засорены нечистотами от домашнего скота, что увеличивало опасность распространения инфекционных заболеваний. Кроме специалистов в специальных радиопрограммах участвовали также простые рабочие, колхозники, представители трудящейся интеллигенции и даже юные пионеры. Все они единодушно поддерживали и единодушно одобряли. Между их выступлениями по радио крутили популярные песни из известных кинофильмов о счастливой жизни советского крестьянства…

Почти те же слова можно было прочитать и в городской газете «Коммунист». А вскоре все дворы «Цыганской махалы» начал обходить инспектор Брейтгарц из финансового отдела при городском совете — обходить и переписывать, кто какой домашний скот держит. Об этом мрачном рыжем еврее говорили, что на человека он похож только внешне, а на самом деле — помесь пса с лисицей. А дедушка мой называл его Ангелом Смерти. «Вот он, Ангел Смерти, идет уже по мою душу…» — вздыхал дедушка, издали завидев рыскающего по округе фининспектора. Для меня Ангел Смерти в «Хад Гадье» всегда имел обличье Брейтгарца. Однако в сказке Божественный посланец наказывает свои жертвы раз и навсегда, а фининспектор делал это с моим дедушкой в конце каждого месяца, когда приходило время платить налоги. Он утверждал, что дедушка — ни много ни мало — «саботажник» и «подрывает устои советской экономики»! При этом Брейтгарц потрясал своим кожаным портфелем — как вещественным доказательством выявленного «саботажа» — и кричал, что в портфеле у него собраны все документы, показывающие с полной ясностью, сколько кур дедушка режет ежедневно и сколько мальчиков обрезает в месяц. «Вашей религией, — надрывался инспектор, — вы отравляете мозги простых советских граждан, но государство этого не допустит!..»

Дедушка, который и вообще-то был отчаянным молчуном, от таких угроз совсем терял дар речи и стоял, уткнув нос в свою окладистую бороду, как согрешивший ангел перед Престолом Господним. Зато правильный подход к