Молот Тора - Юрий Павлович Вяземский

– Гигант мысли, особа приближенная к императору, – вдруг изрек Профессор и приложился к пивной кружке.

– Не понял, – признался Ведущий и поспешил солнечно улыбнуться.

Прежде чем ответить, Сенявин сделал еще несколько глотков. Потом пояснил:

– Простите. Я снова классиков вспомнил… Я вижу, вы нежно любите нашего президента… Похвально, молодой человек.

– Спасибо за поддержку, – не растерялся Александр. – Я ведь тоже над собой работаю, старые комплексы изживаю, на которые вы нам указали. И первый наш комплекс – неблагодарность… Вы, кстати, о нем не упомянули. Мы слово «спасибо» разучились произносить. Мы всё готовы ругать. И чем больше для нас делают, тем сильнее мы недовольны… Не буду на личности переходить и перечислять то, за что я всегда буду благодарен Путину… Сейчас я хочу сказать, что, пока мы не отделаемся, не вылечимся от наших болезненных комплексов, ничего у нас не получится. И повторю: неблагодарность – первейший наш комплекс. Мы не только другим людям – мы и себе, представьте себе, неблагодарны!.. Отсюда – другой русский комплекс. Вы его ярко описали. Но я хочу добавить: насколько мне известно, никто из народов, кроме нас, русских, таким, типа, самопрезрением, самоуничижением не занимается. Мы, такой сочувствующий народ, к самим себе такие бесчувственные!.. Отсюда и пресловутое русское уныние. Вы, русско-православные, я догадываюсь, не гордыню, как католики, а уныние объявили самым страшным смертны грехом, потому что сами же это чувствуете… Американцы про нас говорят: «fucking Russian minor» – «чертов русский минор», давайте так переведем. И этот наш русский минор тоскливый какой-то, скучный, убогий… За это я, между прочим, не люблю Чехова, которого вы назвали гением театра. В его пьесах чуть ли не все герои только и делают, что жалуются на свою жизнь, тоскуют о том, что она у них, типа, пропала, и от скуки готовы не только сад вырубить и чайку убить, но и в человека от нечего делать выстрелить…

Профессор тем временем сделал еще несколько глотков и решительно отодвинул от себя пивную кружку.

А Трулль вдохновенно продолжал:

– От всех этих комплексов – неблагодарности, неполноценности, темного уныния – нам в первую очередь надо освободиться. Пусть каждый, вместо того чтобы ругать темноту, зажжет хотя бы одну свечку, как говорил один из моих учителей. «Больше света!» – как кто-то из великих сказал… Я не вспомню… Хватит, друзья, страдать – надо быть счастливым. По крайней мере, надо хотеть быть счастливым. Потому что все в жизни начинается с желаний. И если ты хочешь быть счастливым, ты им рано или поздно обязательно станешь. И так же наоборот…

– Вы же не любите Чехова – перебил Трулля Сенявин, вертя в пальцах запотелый лафитник.

– Вы это к чему?

– К тому, что у него в пьесах не только нытики живут. Вмести с ними сожительствуют разные пети трофимовы, вареньки и сонечки, разные тузенбахи… Вовсю лепечут о счастье, о грядущем непременном и радостном благополучии.

Профессор перестал вертеть лафитником и поставил его на стол.

– Потому что именно лепечут… И с тех пор больше ста лет прошло, – возразил Трулль. – Как недавно нам объяснил Дмитрий Аркадьевич, у нас началось перевоплощение, или, точнее, возрождение. Великий русский Феникс, пережив страшные пожары трех войн – двух мировых и одной гражданской, кровавое наводнение сталинизма и медные трубы распада империи, стал постепенно и неуклонно возрождаться… Смотрите, профессор, как у меня образно вышло! У вас научился.

Сенявин на Трулля, однако, не глянул – он бережно наливал водку в лафитник.

– У нас появилась замечательная молодежь, – продолжал Александр. – Она намного честнее, чем раньше была, потому что ее не учили врать, как с детства учили всех живших в Совке… виноват, при советской власти. Она иногда бывает циничной. Но молодежный цинизм при правильном воспитании – и прежде всего самовоспитании – с годами проходит и превращается в продуктивную и деятельную критику… И главное, уважаемый профессор, она, наша новая молодежь, не желает страдать, как их деды, и жить уныло и бедно, как их отцы. Современный молодой человек хочет быть успешным и счастливым здесь и сейчас. Сейчас немодно жить бедно и плохо. Поверьте, это уже большой сдвиг – стремиться к счастью не в каком-то далеком и воображаемом будущем, а в том будущем, которое можно построить собственными руками, потрогать, пощупать, как бы попробовать на вкус и изменить его, если оно не понравится. «Волонтер» в переводе означает «желающий». Они умеют желать, эти новые люди! Они будут всё делать для того, чтобы жить хорошо. Они на это заточены. И когда таких новых людей, ответственных, деятельных и радостных, когда таких как бы солнечных людей накопятся сотни и тысячи, они займут в России ключевые места и начнут изменять нашу жизнь, с тем чтобы и другие жили если не счастливо, то по меньшей мере безбедно и не уныло. Для этого в первую очередь надо поменять наш менталитет, избавиться от застарелых комплексов. Потом сосредоточиться, именно сосредоточиться во всех смыслах, на всех этажах: научном, политическом, экономическом, именно сверху вниз, а не снизу вверх, как по Марксу. Тогда можно будет ликвидировать экономическое неравенство между отдельными людьми и различными регионами и народами нашей великой страны. Это под силу только молодым людям. Старшие поколения как бы испорчены своим совковым воспитанием, теми идеологическими шорами, которые им в детстве приклеили, и они их никак не могут отодрать, даже если хотят это сделать.

Трулль перевел дух. Профессор этой маленькой паузой тут же воспользовался.

– Мы должны вырвать наших детей из цепких лап старых улиц! Делайте ваши взносы, господа. Жертвуйте на солнечных волонтеров. Заграница нам поможет. Запад с нами! – провозгласил Андрей Владимирович, решительным движением налил себе водки и с торжественным выражением лица осушил рюмку.

Ведущий выждал, пока Сенявин закусит, и учтиво заметил:

– Как всегда, остроумно. И тоже знакомая цитата. – Александр пригубил из пивной кружки и продолжал: – Но видите ли, дорогой профессор, тут фишка в том, что не заграница – нам, а мы ей, типа, можем помочь.

– Можно спросить вас, Киса, как художник художника: это на каком же блюдечке? – сострил Андрей Владимирович и стал наливать новую рюмку.

– С голубой каемочкой, Остап Ибрагимович! – в тон ему откликнулся Саша. – Если позволите, начнем с Европы. Их прославленные языки стали портиться раньше нашего. В Германии теперь говорят на денглише, во Франции – на франглэ… так это, кажется, называется… Скоро, боюсь, трудно будет отличить француза от немца. Уже не говоря о разных голландцах, поляках и «прочих шведах». Молодежь у