Стрекоза ты моя бестолковая - Татьяна Булатова

– Кого? – не понял Костя.

– Заведующего, – прошептала она ему в ухо. – Потеряхина Михал Федорыча.

Невзирая на то что судьба бывшего заведующего Рузавина ничуть не интересовала, он имел неосторожность задать встречный вопрос:

– За что?

Вахтерша огляделась по сторонам и, сделав страшные глаза, выдала Косте все то, что считала достоверной информацией. Говорила она долго и страстно, но Рузавин понял из ее речи немногое: была ревизия – сняли.

– И теперь судить будут, – закончила свою речь тетка и даже сняла с себя шаль. – Жарко чего-то, – объяснила она ему свой поступок и, не удержавшись, добавила: – Бабы-то, они до добра не доводят.

Услышав знакомую песнь, утомленный историей чужой драмы Костя попытался ретироваться и направился к выходу. Словоохотливая вахтерша проводила его до самых дверей, не переставая добавлять к уже изложенному все новые и новые факты, которые то ли оправдывали прежнего заведующего, то ли выступали еще одним пунктом обвинения.

– До свидания, – попрощался Рузавин и распахнул перед собой дверь.

– Видал, как дует. – Вахтерша ретиво отпрыгнула в сторону. – Бок у меня! – крикнула она в спину Косте и потерла поясницу. – Проходи давай.

Оказавшись на улице, Рузавин с жадностью хватнул мартовского воздуха с сырцой, окинул взглядом окрестности и, не торопясь, пошел куда глаза глядят.

Как Костя оказался перед входом в мужское общежитие железнодорожного депо, он и сам не понял. Словно какая-то сила подвела его к тому месту, где он был счастлив просто по факту своего существования в мире. И вроде теперь он обладал всеми удобствами благоустроенного быта: отдельная квартира, а в ней – и кухня, и туалет, а все равно чего-то не хватало.

«Без мужиков плохо», – понял Рузавин и даже сжал кулаки, чтобы догадка не испарилась в воздухе, а вместе с ней и ощущение найденного решения.

– Ба-а-а, Костян, какими судьбами?! – поприветствовали его при входе в общежитие курившие на крыльце бывшие соседи.

– Здорово, братки, – расплылся в улыбке Рузавин, но тут же взял себя в руки и озабоченно нахмурился. – Шел мимо, думаю, дай зайду. Степановне вот передать надо, – с ходу придумал Костя и потянул дверь на себя.

– Ты чего, Костян? – переглянулись между собой мужики. – Ничего не знаешь, что ли? Умерла Степановна. Месяца два как умерла. Не меньше.

– Я не знал. – Рузавин стянул с себя шапку.

– Во-во! Никто не знал. Торчала тут всегда, как гвоздь ржавый, а тут раз – на вахту не заступила. Тогда и шумнули. Оказалось – померла.

– Я не знал, – жалобно протянул Костя, как будто кто-то упрекнул его в том, что случилось со Степановной.

– Да ты чё, Костян? Никто ж, тебе говорят, не знал. У ней ведь и не было никого. Одинокая она. Пока сменщица ее, Петровна, всполошилась, соседки собрали. И те уж, говорят, из ума выжили: попа пригласили, свечки зажгли, как при царе, короче…

Из общежития Рузавин шел как слепой, не разбирая дороги. Известие о смерти Степановны, в сущности постороннего человека, взволновало его так, словно он неожиданно узнал о смерти собственной матери. «Ну кто она мне?! Не мать, не теща! Подумаешь, за своей перегородкой сидела и людям кровь портила! Мне-то что?!» – уговаривал он себя, пытаясь отогнать прочь нахлынувшее на него чувство вины. «Посаженой матерью была на свадьбе!» – вспомнил Костя, отчего окончательно разбередил себе душу. Глазам стало невыносимо жарко. «А ну хватит сопли на кулак наматывать!» – скомандовал он и сжал губы, но стало еще хуже – он всхлипнул.

Чтобы не разреветься, зажал кулаком рот и даже попытался куснуть себя за палец, чтобы отвлечься на боль. А рука, застывшая на холоде, ничего не чувствовала, и зубы соскальзывали.

«Стоять!» – приказал себе Костя и, остановившись, задрал голову, по старой детской привычке наивно полагая, что если смотреть вверх, то слезы не польются. А их становилось все больше и больше, так много, что опускать голову было небезопасно – затопит. И тогда он пошел, не отрывая взгляда от неба, задраенного рваными облаками, сквозь которые светило чахлое солнце, словно еще не вошедшее в свою весеннюю силу.

Остановился Рузавин, когда затекла искривленная напряжением шея. Отогнув ворот шубняка, он попытался ее растереть и, пока тер, нагоняя в нее целительного жара, понял, что без шапки. Обнаружив, даже не расстроился, просто стало любопытно: куда делась?

Костя не помнил, то ли она свалилась, пока он в небеса пялился, то ли вообще не надевал, пока от общежития шел. На всякий случай Рузавин побрел обратно, внимательно вглядываясь под ноги: вдруг найдется? Пока искал, чего только в голову не приходило. Но все мысли мимо, легким касанием, словно не про него… Хотя нет, одна все же, шальная и наглая, все время в голове ерзала, как будто дразнила: поддашься или нет?

Поддался Костя. Взял да и в мир выговорил: «Найду шапку – Маню брошу. На хрен надо! Жизнь пройдет, не заметишь. Так и будешь ходить по кругу как привязанный. Ходить и ненавидеть. Ходить и ненавидеть. Ее ненавидеть. Себя ненавидеть… А я жить, между прочим, хочу!» – с отчаянием смертельно больного взмолился Рузавин и напугался собственного желания, вроде бы оно не к месту и не по праву.

«Все равно хочу!» – Его буквально распирало от возрождающейся внутри силы. Однако где-то очень глубоко, внутри, наверное, на самой дальней окраине сердца, не переставал извиваться маленький червяк сомнения, подленький кровопийца, названный таким неудобным словом «совесть». Но в этот раз Костя как-то очень легко прекратил это назойливое шевеление, сославшись на судьбу: мол, это не я решаю, это она. Как скажет, так и будет. Орел – орел, решка – решка.

Судьба к Рузавину и правда благоволила: исчезнувшая шапка спокойно дожидалась своего хозяина в мартовской жиже, покрывшейся хрупкой ледяной корочкой. Немым вопросом застыл Костя над обнаружившейся пропажей: поднять – не поднять? Окружающий мир на посланный в эфир вопрос никак не отреагировал. Видимо, госпожа судьба не иначе как самоустранилась. Так сказать, взяла самоотвод, заставив своего пасынка лихорадочно соображать, что же делать.

В полной растерянности Рузавин присел рядом с ничего не подозревающей о своей судьбоносной роли шапкой и с опаской протянул к ней руку, словно перед ним лежала не заячья ушанка, а боевая граната.

Пытаясь задобрить судьбу-искусительницу, он любовно провел по заячьему меху рукой. Ничего не изменилось: как в голове торчал вопросительный знак, так и продолжал торчать. Костя было зажмурился в нелепой надежде, что вот сейчас он откроет глаза и шапка исчезнет. И тогда не нужно будет ничего выбирать. Все произойдет само собой. Просто вернешься домой, просто поздороваешься, просто