Перед солнцем в пятницу - Альбина Гумерова

квартире можно было как-то спастись. Я позвонил в дверь. На самом деле, нужно поставить рядом с квартирой журнальный столик с какой-нибудь литературой: пока ждешь, можно почитать. В большой квартире все тихо надеются друг на друга. Звонок повторяется. Начинаются шевеления, и с третьего раза кто-нибудь да выйдет. Я мог бы перечитать «Войну и мир». Наконец, с другой стороны послышалось знакомое шарканье. «Что, больше открыть некому?» – подумал я.

Баба Зина долго возилась с замком, я, как мог, консультировал ее. Она так и не справилась со старым замком. Мне пришлось снова выйти на улицу и влезть в окно довольно высокого первого этажа. В кухонные окна я не смог забраться. Следующие два окна – в комнату бабы Зины. Я влез на крышу дворницкой, а оттуда, подтянувшись на руках, в комнату.

Вышел в прихожую. На полу была разбросана обувь – детская, взрослая – вперемешку. Какая-то собака, которой раньше не было, догрызала мои кеды. Их было уже не спасти, потому я не стал портить животному удовольствие, вытягивая из зубов останки спортивной обуви. Из кухни торчали ноги. Одна была обута в тапок, другая – босая, по заржавевшей пятке ползала муха. Пахнет… Нехорошо пахнет…

– Что здесь было? – спрашиваю я у бабы Зины.

Баба Зина не ответила и пошаркала в свою комнату. Ноги в коридоре принадлежали Вере Васильевне. Оставшаяся ее часть лежала на полу, в кухне, рядом с темной лужицей. Возле окна стояли бутылки. На столе скатерть из окурков, пепла и жженых спичек. Вера Васильевна, приоткрыла один глаз, увидела меня и заулыбалась. Она попыталась поднять голову, но ей это не удалось, голова громко стукнулась об пол. Раздался невнятный то ли стон, то ли кашель. Незнакомая собака, устав от кед, вбежала в кухню и залилась лаем.

Я зашел к бабе Зине:

– Зинаида Яковлевна, что отмечали-то они? Или так, без повода?

– Надо ее разбудить. И уложить на кровать, – баба Зина показывает туда, где спит Вера.

– Попытаемся.

Вроде небольшая Вера Васильевна в размякшем, забродившем состоянии оказалась просто неподъемной. Мне удалось лишь оттащить ее от луча солнца в тень.

– Вера, имейте совесть, встаньте! Найдите в себе силы дойти до кровати! Если придет кто – стыдно же! – Баба Зина пытается приподнять ее за локоть.

– Уйдите лучше, Зинаида Яковлевна! Видеть вас не могу! – кричит Вера и, заметив меня, снова улыбается полубеззубой улыбкой.

– Вы без поясницы останетесь, не трогайте ее, пусть лежит тогда! – говорит мне Зинаида Яковлевна.

Мне удалось усадить Веру, прислонив ее к газовой плите. Вера не видит бабу Зину, она думает, что мы в кухне одни.

– Ух! Как я ее ненавижу! Из-за шестнадцати метров мучаюсь! Десять лет уже будет! – Пошел первый рвотный рефлекс. Я брезгливо подаю кастрюлю с остатками пищи. Но туда попадает только один смачный желтый плевок. – Зачем я здесь живу? С образиной это старой, а? Окрошку ей сделала, так она говорит, что не мелко порезала колбасу!

– Вера, вы можете разговаривать, так дойдите уж до кровати!

Вера поворачивает голову, видит бабу Зину и, нисколько не растерявшись, продолжает:

– Скажите, что вам еще-то надо? Это она не жрет, то не жрет… Для кого здоровье-то бережешь? Думаешь, еще сто лет проживешь? Колбасу я не так порезала! А ты мне покажи, как надо! Приготовишь ей, полдня потратишь, а она не жрет!

Бабе Зине не обидны эти слова. Она ставит свой чайник на плиту, садится на стул и ждет. Собака возится с мусорным ведром. Достает оттуда памперс и с удовольствием жует его.

– Дай мне сигареты, – просит Вера. Я даю, прикуриваю. Сигарета еле держится в больных пьяных руках. Сигарета дешевая, вонючая…

Я отношу чайник в комнату. На подоконнике раскрытая клетка, в ней пусто.

– Смотрите, Зинаида Яковлевна, попугай улетел… – говорю и зачем-то выглядываю во двор, обшаривая его глазами.

– И хорошо, я бы тоже улетела. Ничего, проспится, сходит на птичий рынок и купит похожего, чтобы дочь не расстраивать.

Зинаида Яковлевна подошла к зеркалу – пока она пыталась поднять свою сиделку, седые волосы ее растрепались. Я взглянул на ее отражение и попытался представить, какая была баба Зина в молодости. И тут же вообразил себя глубоким стариком. Стало неуютно, я бы не пожелал себе долгих лет…

Вера так и провела на кухне остаток дня. Она то спала, то просыпалась. Все время ворчала и ругалась на бабу Зину. То и дело слышалось: «гадина», «образина», «тварь»…

Глубокой ночью явился муж Веры Васильевны – большой человек с абсолютно плоскими ступнями, которые в сочетании с высоким ростом и бородой дарят ему схожесть со снежным человеком. Он курит такие же вонючие сигареты, как и его жена. Он привносит в квартиру свой запах, и запах этот родной тому, что уже есть. Позавчерашний перегар, лук, табак… Одной рукой снежный человек поднимает Веру, волочет до комнаты, бросает на кровать.

– Здрасьте, баб Зин, – говорит муж.

Отодвигает стол к стене, ставит раскладушку. Делает добрый глоток из бутылки, подмигивает бабе Зине.

– Чтоб спалось крепче! – заваливается на раскладушку. Под его весом она провисает почти до пола.

– Коля… Коля, там Яковлевне надо это… Разогреть че-нибудь…

– Завтра сама покормишь. Баба Зин, ты есть хочешь?

Баба Зина отворачивается к стене.

– Видишь, она уж спит давно! Не гунди.

Вскоре в полутемной комнате, будто ругаясь друг с другом, храпят два человека. Баба Зина лежит в своей кровати, около двери, до подбородка укрытая одеялом.

Утром сквозь сон баба Зина слышит, как проснулась Вера, как она ходит и стонет от головной боли:

– Коля, давай с раскладушкой в кладовку. Живо!

Недовольный муж Веры мычит во сне, не желая просыпаться.

– Коля, твою мать, в кладовку, живо! – и Вера стаскивает с него одеяло.

Коля, взяв под мышку раскладушку, идет через весь коридор в темную кладовку. В кладовке, размером с добрую комнату, только без окон, до потолка стоят коробки, на веревках развешано белье. Коля жадно вытирает лицо, руки, подмышки стираной влажной простыней. Затем отодвигает ее в сторону и ставит раскладушку.

– Вера, пожрать че-нить дай!

На столе творог, перемешанный со сметаной. Горячий чайник стоит на можжевеловой деревяшке. Она приятно пахнет. Вместо порезанной клеенки – новая, цветастая. За столом, поддерживая голову, сидит Вера Васильевна.

– Доброе утро, Вера. Как вы себя чувствуете?

– Плохо… Как будто заново родилась.

Вера берет пластмассовый «унитаз» и несет выливать. В туалете утоляет жажду вчерашняя собака. Увидев Веру, смутившись будто, уносит ноги.

Баба Зина за столом, посыпает творог сахаром. Она не знает, что дверь их