Отче наш - Владимир Федорович Рублев

Все это будет — знает Андрей. Видел не одну свадьбу в поселке, и как они похожи одна на другую этим беспорядочным пьяным весельем! Но сегодня уже не со стороны — мимоходом, с иронической улыбкой — будет наблюдать он за хохочущей, шумной толпой разряженных людей, а сам пойдет вместе с ними, улавливая любопытствующие взгляды прохожих: каковы они — жених и невеста?

Каковы? Где они?

Андрей усмехается, повязывая галстук, и невольно прислушивается к оживленно вспыхнувшему в соседней комнате неясному разговору Любаши и матери. Слов сквозь бряканье посуды не разберешь, да Андрей и не старается делать это: мало ли о чем могут вести разговоры женщины в суетные дни.

В зеркало ему видно: быстро входит, распахнув синие дверные занавески, Любаша. Остро, возбужденно блестят глаза, взгляд ищуще метнулся к Андрею. Она очень хороша в белом платье, с легким румянцем на чистых щеках, порывистая, решительная. Ожила и чудесно расцвела Любаша за последние дни, занятая приготовлением к свадьбе. Сейчас она подходит к Андрею, забирает из его рук галстук:

— Давай-ка…

Короткий, странно уклончивый взгляд ее, быстрые, но рассеянно неловкие движения пальцев, завязывающих узел на галстуке, передают ему старательно скрываемое Любашей беспокойство. Он осторожно привлекает ее к себе:

— Ну что ты? О чем-то хочешь поговорить, да?

Она отводит взгляд и слабо улыбается — фальшиво и жалко:

— Ты уже понял…

И опять замолчала, потушив улыбку раздумчивым движением бровей.

Андрей не торопит ее — пусть соберется с мыслями. Но настораживается: о пустяке Любаша, конечно, не будет размышлять так встревоженно.

Резко хлопает дверь, Любаша вздрагивает, оглядывается.

— Что ты, Люба?

— Так… Мама ждет меня, — зябко поводит она плечами и поднимает на Андрея глаза: — Она хочет, чтобы мы в церкви венчались. Уже и с батюшкой договорились, отказаться сейчас неудобно. Ты согласишься, правда? Не одни же мы, все так делают… Ну, не все, так многие. Что в этом плохого? А маме приятно будет, знаешь как?

Любаша говорит торопливо, словно боясь, что Андрей не дослушает ее. Знает, что очень далекой от малейших мыслей о могущественной силе религиозных таинств, ну и что ж? Пусть просто согласится на венчание в церкви, только на это! Трудно разве?

— Слышишь, Андрей? Ну что тебе стоит? Ради меня, прошу…

Смутно на сердце Любаши, видит: все больше мрачнеет Андрей. Уже и руки снял с ее плеч, хмуро смотрит в окно. А за дверью — мать. Твердо сказала она: нет им без венчанья родительского благословенья.

— Андрей…

Он оборачивается и долго, внимательно смотрит на нее. Потом снова, не удержав нахлынувшего порыва нежности, привлекает к себе, ощущая на своих губах щекочущее, мягкое прикосновение шоколадно пахнущих ее волос. И вздыхает — глубоко и неровно.

— Не нужно, Люба.

— Но, Андрей…

— Не будем трепать друг другу нервы. Мне очень не нравится, что ты иногда уходишь с мамой в церковь, что это вот, — слегка трогает он шнурочек крестика, — носишь, но… Разве я тебя заставляю: сними? Поймешь когда-нибудь и сама… Но и ты согласись со мной — не могу я идти в церковь. Понимаешь, не могу!

Странно тихо становится в соседней комнате. Андрею даже кажется на миг — дрогнула плотная полость штор. Он знает: Устинья Семеновна слушает их разговор.

И уже нетерпеливее, резче говорит:

— Не будем об этом, Люба… Зачем делать из меня посмешище на всю шахту?

Мелко вздрагивают плечи Любаши. Но Андрей не успевает успокоить ее: раздается голос Устиньи Семеновны — на какие-то мгновения прежде, чем она распахивает дверные занавески.

— А из нас можно делать посмешище? — Устинья Семеновна шагает к нему, недобро блеснув глазами. — Аль отдам я тебе дочь без венца? Шалишь, милый человек… Спокон веку так заведено, что семейная жизнь венчаньем начинается, и не нам бога гневить. Уж коль в наш дом входишь — наш обычай и соблюди! К чужому порогу со своей вехотью не ходят… Если не желаешь по-нашему, вольному — ветер судья!

— Мама, ну зачем ты?! — шагает к Устинье Семеновне Любаша. — Надо же как следует обо всем поговорить, спокойно, а ты…

— Что — я?! Аль в прятки играть хочешь меня заставить? Не доросла еще… Собирайтесь, нето у меня разговор короткий!

Усмехнувшись, отводит взгляд Андрей. Видит в окно, как зелено искрится в кустах палисадника напоенный зноем солнечный полдень. Воробьиная стайка, разомлев, сидит в зеленой тени ветвей черемухи, притихшая, сонная. Соседская рыжая кошка крадется по заостренным верхушкам дощатого частокола. И недалеко, совсем недалеко осталось ей до нахохленного, сонно замершего ближнего воробья. Она чувствует приближение решительного момента; вкрадчивей, едва заметней в сплетении кустов стали ее движения. Вот замерла, пригнув уши…

«Схватит?! — дрогнул Андрей. — Ах, подлая!.. Врешь… Я тебе!»

Резкий стук раскрытой створки кончает затянувшуюся охоту: ближние воробьи вспархивают на верхние ветки. Рыжая кошка хмуро, устало глядит на перегнувшегося через подоконник человека; вожделенные блестки в прищуренных глазах ее сменяются огоньками ленивого презрения. Еще бы! Испортил охоту, безмозглое существо!

— Чего же ты кошкой-то занялся? — слышит Андрей ровный голос Устиньи Семеновны. — Не мальчишка, чать, и поумнеть пора. Собирайтесь-ка, готовьтесь полегоньку к церкви-то, а я к отцу Сергею пойду схожу, чтоб наготове был.

Ласков, почти заискивающе мягок ее голос. Но Андрей морщится. Вспоминает: так же добра была Устинья Семеновна после того, как выставила из дому Веру Копылову и Василия Вяхирева… Знает теперь Андрей, что таится за этой внешней добротой.

— В церковь я не пойду!

Произносит это сдержанно, стараясь не глядеть на Устинью Семеновну и не сорваться на грубость. Но ее не проведешь, она мгновенно оценивает малейшие оттенки в его голосе и решает: «Точно, не пойдет, стервец!»

— Так, — говорит она и окидывает обоих внимательным взглядом. — Не пойдешь, значит… Неволить не хочу. Но зарубите себе на носу: без венчанья — вот вам мое родительское благословенье: тьфу!

Сжав сурово губы, не глядя на обоих, идет из комнаты.

— Андрей! — бросается Любаша к нему. — Ну зачем ты так, зачем?

Григория мать встречает по дороге к ним. Одетый в новый темно-синий бостоновый костюм, он весело приветствует ее радостным возгласом:

— Ну, на свадьбу приглашать идешь?

Устинья Семеновна сухо останавливает его:

— Хватит ржать-то! Зятек в церкви венчаться не хочет…

— Вот что… — тянет Григорий, и улыбку с чисто выбритого носатого лица его словно сдувает. — Аль убудет от него, если уваженье родне сделает?

— Не хочет… Ноги, говорит, моей в церкви не будет. Поговорил бы ты с ним покрепче, по-мужски. Иначе, плюну на все, уйду из дому, пусть, что