Зимнее марево - Андрей Николаевич Яхонтов

Антон не отвечал.

Митя Орлов ловил его взгляд. Антон это видел и специально не смотрел в его сторону. Перед пением Митя к нему подошел.

— Слушай… — Митя бормотал неуверенно. — Я разыскал одну книгу… Ну по тому вопросу, который мы вчера обсуждали.

Антон его остановил. И прибавил, заметив, как Митя огорчился:

— Не обижайся.

На уроке пения каждый вытворял, что хотел. Любовь Максимовна чем только их не усмиряла: и угрозами, что пригласит директора, а сама уйдет немедленно, и сладкими речами о том, какие они хорошие и воспитанные. Она была пожилая, лицо густо пудрила, а голос сохранила звонкий, почти девчоночий. Никто ее не слушал. Миронов скакал по залу, Михеев мычал, не открывая рта, — уличить в этом невозможно. Примерные ученики сбились в кучку вокруг дребезжащего, не то что у дедушки, пианино.

— «А ну-ка, песню нам пропой, веселый ветер!» — задорно запевала Любовь Максимовна.

Веселый ветер,

Веселый ветер, —

гундосил, криво разевая рот, Алеша Попович и был похож не то на упрямого ослика, не то на ворону, которая по глупости выронила кусочек сыру.

Любовь Максимовна, видно, выбилась из сил и урок закончила раньше положенного. Строем повела их в раздевалку. Тут они не галдели: на шум мог выйти кто-нибудь из учителей и вернуть их назад — чтоб, как положено, ждали звонка.

Выйдя на крылечко, Антон увидел папу. Тот стоял у ворот. Светлый китайский плащ распахнут, на ветру свободно болтаются концы шарфа. Ветер ерошил белесые папины волосы. Папа щурился, поглядывая на солнце.

Заметив Антона, помахал ему свернутой в трубочку газетой и пошел навстречу. Он был выбрит. И улыбался, как всегда, немного застенчиво. Вчерашнего запаха Антон не улавливал.

Михеев остановился и глядел во все глаза. Не понимал: если на тебя не обращают внимания, нужно пройти мимо. Пришлось их познакомить.

— Это мой папа. А это Павлик Михеев.

— Очень рад. — Папа протянул Пашке руку.

Другие ребята тоже замедляли шаг. Антону это было приятно, он испытывал гордость — все-таки папа у него видный, красивый, но одновременно их интерес сковывал.

В переулке Михеев отстал.

— Куда пойдем? — спросил папа.

Антон пожал плечами.

— Давай в зоомагазин? — Папа забрал портфель, и они двинулись не торопясь теневой стороной.

— Отгадай загадку. — Папа старался разговорить его. — Только слушай внимательно. Отец с сыном да отец с сыном. Сколько всего людей?

Ответ был ясен, чего же проще — сложить два и два, но Антон опасался подвоха. И не напрасно.

— А ты посчитай. Отец с сыном. Ну, как я с дедушкой. Двое, да? И еще отец с сыном. Как мы с тобой. Сколько всего?

На фоне голубого неба покачивались черные каракули ветвей. Кленовые листья ползали по асфальту, будто желтые черепашки. Папа остановился.

— Жаль наступать на них. Они никогда уже не оживут. Они теперь никому не нужны… — Словно ластясь к нему, листья устроили вокруг его ног веселый хоровод. — Мягкий ветер, — шептал папа. — А? Какой мягкий!

Папа говорил и говорил, будто не Антону, а сам себе, что осень — это всегда прощание: с летом, с теплом, с какой-то частью жизни. Антон не совсем его понимал, но чувствовал: дело не в словах. Они, как и музыка Дормидонтова, прорывались не сами по себе, а выносили наружу тяжесть и печаль, облегчали душу.

По сравнению с воскресеньем темных личностей возле магазина убавилось. И товар они предлагали неинтересный: скаляров, гуппи с длинными шлейфами плавников… Но стоявший в стороне мужчина в телогрейке вдруг достал из-за пазухи банку, в ней рубиново-красному меченосцу-самцу пришлось выгнуть меч по окружности дна: так ему было тесно. Самка же помещалась свободно. Рыбки очень подходили друг к другу — крупные, яркие, сильные. Загляденье!

— Берем? — воодушевился папа. Антон не знал, что сказать: мужчина называл цену почти вдвое выше магазинной.

— Но тебе нравятся?

Папа отсчитал деньги и отдал мужчине. Тот жестом фокусника извлек баночку размером чуть больше пузырька. В ней пестро мельтешили маленькие, еще не подросшие тигровые красавчики. Если те, взрослые, — оруженосцы, то эти — пажи.

— Берем. — Папа опять полез в карман.

Через птичий гомон и приторный запах не то корма, не то невычищенных клеток они проследовали к аквариумной стене и здесь купили водоросли — валлиснерию и кабомбу, разложенные снопиками на белых эмалированных подносах.

Оставалось главное.

Отдел, где торговали аквариумами, находился дальше, имел отдельное помещение. Когда они туда вошли, у Антона отлегло: аквариумы были в продаже. Стояли на полке за спиной продавщицы — разных размеров, новенькие, блестящие, металлические каркасы выкрашены в серебряный цвет. Долго выбирали такой, чтоб и краска лежала ровно и стекла не были поцарапаны, чтобы не протекал.

Продавщица положила внутрь того, который они предпочли, сачок, бумажный пакетик с сухим кормом и четырехугольную кормушку из дутого легкого стекла — она должна плавать на поверхности. Аквариум завернула в плотную бумагу и перетянула бечевкой крест-накрест. Для непосвященного взгляда пачка книг да и только.

Папа тащил скучный портфель. Антон нес упакованное сокровище. Удачные приобретения и быстрая ходьба их разгорячили, они задержались возле тележки с газированной водой. Женщина в белом халате поворачивала краник, наливала в стакан немного вишневого сиропа из стеклянного баллончика, потом разбавляла его сероватой водой. В желудке от газировки приятно покалывало, и возникало ощущение, что газ способен поднять тебя над землей. Наверно, таким газом надувают воздушные шары.

— Какие еще желания? — осведомился папа. Если он не мог чего-нибудь купить, то говорил: «Купишь уехал в Париж», — и Антон представлял что-то вроде кожаного; большого кошелька, который на длинном поезде отправляется в далекое путешествие. Сейчас папа сам настаивал: — Ну, чего молчишь?

— Нам в школе велели достать. На арифметику…

— Ну?

— Офицерскую линейку.

— А они разве продаются?

Страхуясь на случай, если Голышок все же его надул, Антон дал справку неуверенно, извиняющимся голосом:

— Говорят, в канцтоварах…

Папа закурил, поставил портфель на асфальт.

— Осторожней, — попросил Антон, — а то вода в банках расплескается.

До магазина доехали на троллейбусе. Под стеклом на прилавке лежали тетради в клетку и линейку, ручки, механические карандаши с выдвижным грифелем, деревянные и пластмассовые треугольники, обычные линейки.

— Девушка, — обратился к молоденькой продавщице папа. — А офицерских нет?

Антон бы ни за что не отважился так громко спросить. Тем более неизвестно, есть ли они вообще.

— Кончились, — сказала девушка, занятая другим покупателем. Ее невежливость папу ничуть не рассердила.

— А если мы вас очень попросим? Нам без этой линейки никак нельзя.

Девушка вскинула на них глаза и смягчилась.

— Подождите, я поищу.

Исчезла