Феликс убил Лару - Дмитрий Михайлович Липскеров

отца… В сердце что-то защемило, потом заныло… Он с трудом дождался вечера и, оседлав Конька, полетел домой, в свое детство. Полет оказался долгим, дул встречный ветер, и Протасов все поглаживал Конька по разметавшейся гриве, гладил ему уши, а потом дал ему сгрызть яблоко.

Он долго звонил в дверь квартиры, в которой когда-то жил. Открылась лишь соседняя дверь, из которой выглянул щуплый мужичок с крошечным носом и долго рассматривал пришедшего.

– Там никого нет, – сообщил мужичок.

– Мне сказали, что мой отец еще жив… И я…

– Протасов, ты?! – обалдел сосед.

– Лелик?! – обалдел Протасов.

Они обнялись, так как учились в одной школе, в одном классе, да еще и жили в квартирах рядом.

– Откуда ты?

– С войны.

– С какой?

– Я все время на войне.

– А чего мы стоим? Давай ко мне. Люська мигом на стол соберет. Водки литр есть! Помнишь Люську?.. Ну она в параллельном училась?

Из соседской двери высунула голову женщина в бигуди, в прозрачном пеньюаре из синтетической ткани, которая то и дело стреляла статическим электричеством. Под пеньюаром виднелось нижнее белье из восьмидесятых.

– Это кто? – басовито поинтересовалась Люська.

– Не узнаешь, что ли? – заулыбался Лелик, сверкнув золотыми коронками.

– Не.

– Протасов! Ну? Вспоминай! Со мной в классе учился…

– Не помню, – призналась Люська. – Заходите…

Они пили водку, закусывая квашеной капустой и плавленными сырками, болтали ни о чем, пили за огромную страну, от которой осталось тьфу. Вспоминая учителей, какие-то мальчишеские проделки, а потом Лелик неожиданно сказал, что Люська через три недели после свадьбы попала под автобус, мозги из головы вылетели, их обратно засунули, но с тех пор ей кажется, что она живет в восьмидесятых. И ему это нравится. Останавливает время. Хорошо, что автобус не остановился. И так странно, что она не помнит Протасова.

– А батя твой – в доме для престарелых. Ну знаешь, там, на Лущевке.

– Знаю, – ответил Протасов. – Пойду навещу!

– Ты потом давай опять к нам. Я рыбы пожарю… Ты вообще надолго?

– Как сложится…

Прежде чем подняться ко входу дома для престарелых, Протасов достал из нагрудного кармана кусочек бархатной ткани с завернутой в ней Звездой Героя России и пристегнул награду на лацкан пиджака.

Его провели к палате номер восемнадцать, и санитар громко крикнул:

– Протасов! К тебе! – Герою пояснил: – Все глухие…

В палате, густо пахнущей мочой, находились человек семь стариков. Он долго не мог распознать отца, пока санитар не указал на такого худого человека словно из концлагеря – все кости наружу, обритая голова трясется, а глаза почти прозрачные, будто выгорели на солнце. Отец сидел на пружинной кровати, лишь в верхней части пижамы, остальное было голым, с прошлым богатством напоказ. На обшарпанной тумбочке стояла эмалированная кружка с желтой жидкостью.

Протасов сел на койку рядом:

– Бать… Бать, это я… твой сын, Олег.

Откуда-то раздался голос санитара.

– Он не слышит… Протасов! – заорал медбрат. – К тебе сын приехал! Он сидит сейчас рядом! И допивай кисель!

– Пошел на хер! – обернулся на громовой голос посетитель.

Он долго всматривался в глаза отца, но тот либо не понимал, что происходит, либо вид делал. Протасов хотел было уже уходить, коснулся трясущейся ладони когда-то бравого прапорщика, как вдруг отец встрепенулся и потянул к сыну правую руку. Дотянувшись до Звезды Героя, он ощупал ее, и из глаз у него покатились слезы. Протасов обнял голову отца и гладил ее мягкий редкий ежик.

– Батя мой, батя… – он плакал не стесняясь, словно умел это делать, будто вернулся в прошлое… – Батя…

А потом Протасов-старший резко дернул костистыми пальцами и, оторвав Звезду Героя, бросил ее о стену…

– Пошел на хер! – четко произнес старик, отвернулся от сына, взял кружку и допил кисель.

Вечером Протасов полетел к Ольге.

Он оставил Конька на сеновале и поспешил к ней.

Открыл дверь их дома и вошел хозяином.

Она спала… Спасла в объятиях Саши. Лейтенантский китель висел тут же, на стуле. Рядом с супружеской кроватью стояла еще одна – детская.

Саша проснулся.

– Ты чего, обалдел?! – в белой облегающей майке, он сел в кровати и смотрел удивленно. – Пьяный?

Протасов глядел на идиллию как на картинку, нарисованную плохим художником, и только моргал.

– Протасов, ты лунатик?

Она тоже проснулась, смотрела без страха. Он чувствовал ее запах.

Он сделал вид, что очнулся, заморгал еще чаще.

– Прости… Простите! – и попятился спиной вон.

На сеновале он дважды ударил Конька ногой в живот:

– Старый осел!

Конек охнул, шумно задышал, а потом в голове Протасова, словно на школьной доске, появилась надпись «Я конь».

Они улетели ровно в обратную сторону. Протасов хотел найти старика и узнать, что тот имел в виду, говоря про другой конец линейки…

Они сидели за огромным переговорным столом вдвоем: Президент Польши и крупный криминальный авторитет Умей Алымбеков.

Умей уже понимал, что ничего не будет, никаких американских бюджетов, не станет он хозяином планеты, что его развели как простого лоха, а потому кровь кипела в его мозгу, а вселенская злоба искала выхода.

– Это я убил вашу любовницу.

– Какую?.. А-а, Милу. Я знаю, – ответил президент. – Ты стараешься убить всех любовниц. Кстати, любовницу собственного президента ты тоже убил. Ты социопат. Маньяк.

– Я убью вас.

– Зачем?

– Вы все знали!

– Конечно. Но я не предполагал, что ты настолько потерял контроль над реальностью.

– Зачем тогда они приезжали?

– Просто сильные мира сего лично хотели убедиться, что человечеству больше не угрожает апокалипсис. Ты привез доказательства.

– Всех в озеро, – прошептал Умей.

– Что?

– Я говорю, надо уходить на покой. Я потерял связь с реальностью.

– Хорошо, что ты это понимаешь.

Умею очень надо было кого-то убить, разорвать на части, изнасиловать, вымазаться в крови теплой жертвы. Президент Польши был единственным, кто мог снизить внутричерепное давлению бандита.

– Не пытайся даже думать об этом! – предупредил Якуб Новак. – Сотни пуль со смещенным центром тяжести разорвут твое поганое тело на кусочки. Кстати, сейчас на твоих дачах сливают пруды с лягушками, и в одном из них – моя глазастенькая Мила…

Умей смотрел на лазерные огоньки, уткнувшиеся ему в грудь, и на секунду подумал, не дернуться ли ему. Хер вам всем! Умей всем вырвет кадыки. Он сидел в пустом зале и рычал как волк на цепи.

Пан Янек Каминский не совсем понимал, что происходит. Никто, кроме Президента Польши и будущего короля мира не приехал. А Президент Польши, не пробыв и часа, отбыл из его клуба, даже не кивнув на прощание.

А потом Каминский услышал:

– Каминский! – орал Умей в микрофон. – Каминский!

Настолько был страшным этот призыв, усиленный